Неточные совпадения
Сыну Михаила Степановича Столыгина было лет четырнадцать… но с этого начать невозможно; для того чтоб принять участие в сыне, надобно
узнать отца, надобно сколько-нибудь
узнать почтенное и доблестное семейство Столыгиных. Мне даже хотелось бы основательно познакомить читателей моих с ним, но
не знаю,
как лучше приняться.
Ефимка бывал очень доволен аристократическими воспоминаниями и обыкновенно вечером в первый праздник,
не совсем трезвый, рассказывал кому-нибудь в грязной и душной кучерской,
как было дело, прибавляя: «Ведь подумаешь,
какая память у Михаила-то Степановича, помнит что — а ведь это сущая правда, бывало, меня заложит в салазки, а я вожу, а он-то
знай кнутиком погоняет — ей-богу, — а сколько годов, подумаешь», и он, качая головою, развязывал онучи и засыпал на печи, подложивши свой армяк (постели он еще
не успел завести в полвека), думая, вероятно, о суете жизни человеческой и о прочности некоторых общественных положений, например дворников.
Он
не был так счастлив,
как его приятель с раздвоенным ухом, и
не узнал, кто с ними говорит.
— Ничего, матушка, ну только худенькой такой.
Какое и житье-то! Ведь аспид-то наш на то и взял их, чтоб было над кем зло изливать, человеконенавистник, ржа, которая, на что железо, и то поедом ест. У Натоль же Михайловича, изволите
знать,
какой нрав, весь в маменьку,
не то, что наше холопское дело, выйдешь за дверь да самого обругаешь вдвое, прости господи, ну, а они все к сердцу принимают.
Помощник и ставленник его Лев Степанович премудро и вовремя умел отделить свою судьбу от судьбы патрона, премудро успел жениться на племяннице другого временщика, которую тот
не знал куда девать, и, наконец, что премудрее всего вместе, Лев Степанович, получив аннинскую кавалерию, вышел в отставку и отправился в Москву для устройства имения, уважаемый всеми
как честный, добрый, солидный и деловой человек.
«А ты, Нефед, покажь-ка соху, да и борону, выведи лошадь-то», — словом, поучал их,
как неразумных детей, и мужички рассказывали долго после его смерти «о порядках старого барина», прибавляя: «Точно, бывало, спуску
не дает, ну, а только умница был, все
знал наше крестьянское дело досконально и правого
не тронет, то есть учитель был».
Притом у Льва Степановича был неотъемлемый талант воспитывать дворню, — талант совершенно утраченный в наше время; он вселял с юных лет такой страх, что даже его фаворит и долею лазутчик, камердинер Тит Трофимов, гроза всей дворни,
не всегда обращавший внимание на приказы барыни, сознавался в минуты откровенности и сердечных излияний, что ни разу
не входил в спальню барина без особого чувства страха, особенно утром,
не зная, в
каком расположении Лев Степанович.
Марфа Петровна с своей стороны делала приношения тоже более ценные по усердию, нежели по чему иному; она посылала в монастырь розовую и мятную воду, муравьиный спирт, сушеную малину (иноки,
не зная, что с ней делать, настаивали ее пенным вином), несколько банок грибов в уксусе, искусно уложенных, так что с которой стороны ни посмотришь, все видно одни белые грибы, а
как ложкой ни возьмешь, все вынешь или березовик или масленок.
Войны раздирали Европу, миры заключались, троны падали; в Липовке все шло нынче,
как вчера, вечером игра в дурачки, утром сельские работы, та же жирная буженина подавалась за обедом, Тит все так же стоял у дверей с квасом, и никто
не только
не говорил, но и
не знал и
не желал
знать всемирных событий, наполнявших собою весь свет.
Не зная, что делать, он совещался с своими подданными и
не мог без содрогания вздумать,
как они будут делить дворовых, к числу которых принадлежала и девичья.
—
Знаете, что меня всего более удивляет в этом marquis hyperboreen — сказал раз, сдавая карты, пожилой аббат с сухим и строгим лицом, —
не столько ум — умом нас, слава богу,
не легко удивить, — нет, меня поражает его способность все понимать и ни в чем
не брать участия; для него жизнь, кипящая возле, имеет тот же интерес,
как сказания о Сезострисе.
С 1725 и до 1762 года эти люди участвовали во всех низвержениях и возведениях на престол, они распоряжались русской короной, упавшей на финскую грязь,
как своим добром, и очень хорошо
знали, что ножки петербургского трона
не так-то крепки и что
не только Петропавловская крепость и Шлюссельбург, но Пелым и вообще Сибирь
не так-то далеки от дворца.
Один из полнейших типов их был граф Милорадович, храбрый, блестящий, лихой, беззаботный, десять раз выкупленный Александром из долгов, волокита, мот, болтун, любезнейший в мире человек, идол солдат, управлявший несколько лет Петербургом,
не зная ни одного закона, и
как нарочно убитый в первый день царствования Николая.
Милорадович тотчас потребовал нотариуса; но когда тот пришел, он думал, думал — и сказал наконец: «Ну, братец, это очень мудрено, ну, так все
как по закону следует, разве вот что — у одного старого приятеля моего есть сын, славный малый, но такая горячая голова, он, я
знаю, замешан в это дело, ну, так напишите, что я, умирая, просил государя его помиловать — больше, ma foi, ничего
не знаю».
Неточные совпадения
Купцы. Так уж сделайте такую милость, ваше сиятельство. Если уже вы, то есть,
не поможете в нашей просьбе, то уж
не знаем,
как и быть: просто хоть в петлю полезай.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул!
какого туману напустил! разбери кто хочет!
Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать
не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Хлестаков. Право,
не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен,
как бревно. Я ему прямо скажу:
как хотите, я
не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь
не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Как бы, я воображаю, все переполошились: «Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи, и
не знают, что такое значит «прикажете принять».
Хлестаков. Черт его
знает, что такое, только
не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно
как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?