Доселе Франция и Германия
не понимали друг друга вполне; разное волновало их, разное влекло их, одни и те же предметы выражались иными языками; весьма недавно они узнали друг друга: их познакомил Наполеон, и после взаимных посещений, когда улеглись страсти вместе с пороховым дымом, они с уважением склонились друг перед другом и признали друг друга.
Неточные совпадения
Но трудиться
не хотят, а утешаются мыслью, что современная наука есть разработка материалов, что надобно нечеловечьи усилия для того, чтоб
понять ее, и что скоро упадет с неба или выйдет из-под земли
другая, легкая наука.
Из этого ясно можно было
понять — однако
не поняли, — что для новой мысли определения классики, романтики
не свойственны,
не существенны, что она ни то, ни
другое или, лучше, и то и
другое, но
не как механическая смесь, а как химический продукт, уничтоживший в себе свойства составных частей, как результат уничтожает причины, одействотворяя их, как силлогизм уничтожает в себе посылки.
В XVIII веке они были веселы, шумели и назывались esprit fort [вольнодумцами (франц.).]; в XIX веке дилетант имеет грустную и неразгаданную думу; он любит науку, но знает ее коварность; он немного мистик и читает Шведенборга, но также немного скептик и заглядывает в Байрона; он часто говорит с Гамлетом: «Нет,
друг Горацио, есть много вещей, которых
не понимают ученые» — а про себя думает, что
понимает все на свете.
Есть еще более странное явление, особенно часто встречающееся между германскими учеными: некоторые из них всё читали и всё читают, но
понимают только по одной своей части; во всех же
других они изумляют сочетанием огромных сведений с всесовершеннейшею тупостью, напоминающею иногда наивность ребяческого возраста: «они прослушали все звуки, но гармонии
не слыхали», как сказано в эпиграфе.
Отступив от мира и рассматривая его с отрицательной точки, им
не захотелось снова взойти в мир; им показалось достаточным знать, что хина лечит от лихорадки, для того чтоб вылечиться; им
не пришло в голову, что для человека наука — момент, по обеим сторонам которого жизнь: с одной стороны — стремящаяся к нему — естественно-непосредственная, с
другой — вытекающая из него — сознательно-свободная; они
не поняли, что наука — сердце, в которое втекает темная венозная кровь
не для того, чтоб остаться в нем, а чтоб, сочетавшись с огненным началом воздуха, разлиться алой артериальной кровью.
Но потом, убедившись, что они до такой степени различно смотрят на дело, что никогда
не поймут друг друга, он уже и не противоречил и только слушал.
— Моя цена! Мы, верно, как-нибудь ошиблись или
не понимаем друг друга, позабыли, в чем состоит предмет. Я полагаю с своей стороны, положа руку на сердце: по восьми гривен за душу, это самая красная цена!
Я сочувствовал его горю, и мне больно было, что отец и Карл Иваныч, которых я почти одинаково любил,
не поняли друг друга; я опять отправился в угол, сел на пятки и рассуждал о том, как бы восстановить между ними согласие.
Все были в тревоге и
не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал, ломал себе руки.
Неточные совпадения
Они сами
не понимали, что делают, и даже
не вопрошали
друг друга, точно ли это наяву происходит.
На первых порах глуповцы, по старой привычке, вздумали было обращаться к нему с претензиями и жалобами
друг на
друга, но он даже
не понял их.
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь отдал миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего
не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря
другими словами, Фердыщенко
понял, что ежели человек начинает издалека заводить речь о правде, то это значит, что он сам
не вполне уверен, точно ли его за эту правду
не посекут.
Бригадир
понял, что дело зашло слишком далеко и что ему ничего
другого не остается, как спрятаться в архив. Так он и поступил. Аленка тоже бросилась за ним, но случаю угодно было, чтоб дверь архива захлопнулась в ту самую минуту, когда бригадир переступил порог ее. Замок щелкнул, и Аленка осталась снаружи с простертыми врозь руками. В таком положении застала ее толпа; застала бледную, трепещущую всем телом, почти безумную.
После обычных вопросов о желании их вступить в брак, и
не обещались ли они
другим, и их странно для них самих звучавших ответов началась новая служба. Кити слушала слова молитвы, желая
понять их смысл, но
не могла. Чувство торжества и светлой радости по мере совершения обряда всё больше и больше переполняло ее душу и лишало ее возможности внимания.