Неточные совпадения
Личность исчезает в царстве
идеи, в то время как жажда насладиться, упиться себялюбием заставляет искать везде себя
и себя как единичного, как этого.
У всякого есть палата ума, разума
и не одна, а много
идей.
Мистицизм снова вошел в моду; дикий огонь преследования блеснул в глазах мирных германцев,
и фактически реформационный мир возвратился в
идее к католическому миросозерцанию.
В лице Наполеона, императора французов
и корсиканца, представителя классической цивилизации
и романской Европы, германцы снова победили Рим
и снова провозгласили торжество готических
идей.
Природа есть именно существование
идеи в многоразличии; единство, понятое древними, была необходимость, фатум, тайная, миродержавная сила, неотразимая для земли
и для Олимпа; так природа подчинена законам необходимым, которых ключ в ней, но не для нее.
Но много было прожито после Рима
и Греции,
и опыт, глубоко запавший в душу, говорил в то же время, что ни периптер греков, ни римская ротонда не выражают всей
идеи нового века.
Всеобщее, мысль,
идея — начало, из которого текут все частности, единственная нить Ариадны, — теряется у специалистов, упущена из вида за подробностями; они видят страшную опасность: факты, явления, видоизменения, случаи давят со всех сторон; они чувствуют природный человеку ужас заблудиться в многоразличии всякой всячины, ничем не сшитой; они так положительны, что не могут утешаться, как дилетанты, каким-нибудь общим местом,
и в отчаянии, теряя единую, великую цель науки, ставят границей стремления Orientierung [ориентацию (нем.).].
В науке природа восстановляется, освобожденная от власти случайности
и внешних влияний, которая притесняет ее в бытии; в науке природа просветляется в чистоте своей логической необходимости; подавляя случайность, наука примиряет бытие с
идеей, восстановляет естественное во всей чистоте, понимает недостаток существования (des Daseins)
и поправляет его, как власть имущая.
Англия морем отделена от человечества
и, гордая своей замкнутостью, не раскрывает своей груди интересам материка, британец никогда не отступится от своей личности; он знает великую заслугу свою, то неприкосновенное величие, тот нимб уважения, которым он окружил именно
идею личности.
Он все приписывает всеобщей
идее в ее недействительной форме
и принимает за спекулятивность бросанье
и низверженье всего в пропасть этой страшной пустоты.
Мутные индивидуальности, вырабатываясь из естественной непосредственности, туманом поднимаются в сферу всеобщего
и, просветленные солнцем
идеи, разрешаются в бесконечной лазури всеобщего; но они не уничтожаются в ней; приняв в себя всеобщее, они низвергаются благодатным дождем, чистыми кристальными каплями на прежнюю землю.
Пребывание во всеобщем — покой, т. е. смерть; жизнь
идеи есть «вакхическое опьянение, в которое все увлечено, беспрерывное возникновение
и уничтожение, никогда не останавливающееся
и спокойное только в этом движении».
Полное trio, согласное
и величественное, звучит только во всемирной истории, только в ней живет
идея полнотою жизни; вне ее — отвлеченности, стремящиеся к полноте, алкающие друг друга.
В природе все частно, индивидуально, врозь суще, едва обнято вещественною связью; в природе
идея существует телесно, бессознательно, подчиненная закону необходимости
и влечениям темным, не снятым свободным разумением.
В науке совсем напротив:
идея существует в логическом организме, все частное заморено, все проникнуто светом сознания, скрытая мысль, волнующая
и приводящая в движение природу, освобождаясь от физического бытия развитием его, становится открытой мыслию науки.
Народы, ощущая призвание выступить на всемирно-историческое поприще, услышав глас, возвещавший, что час их настал, проникались огнем вдохновения, оживали двойною жизнию, являли силы, которые никто не смел бы предполагать в них
и которые они сами не подозревали; степи
и леса обстроивались весями, науки
и художества расцветали, гигантские труды совершались для того, чтоб приготовить караван-сарай грядущей
идее, а она — величественный поток — текла далее
и далее, захваты вая более
и более пространства.
Но эти караван-сараи — не внешние гостиницы
идеи, а ее плоть, без которой она не могла бы осуществиться, — чрево матери, принявшее прошедшее для будущего, но
и живое своею жизнию; каждая фаза исторического развития имела сама в себе цель
и, следственно, награду
и удовлетворение.
Неточные совпадения
Мало-помалу, несмотря на протесты,
идея эта до того окрепла в голове ревнивого начальника, что он решился испытать своих подчиненных
и кликнул клич.
Но в том-то именно
и заключалась доброкачественность наших предков, что как ни потрясло их описанное выше зрелище, они не увлеклись ни модными в то время революционными
идеями, ни соблазнами, представляемыми анархией, но остались верными начальстволюбию
и только слегка позволили себе пособолезновать
и попенять на своего более чем странного градоначальника.
Как
и все добрые начальники, бригадир допускал эту последнюю
идею лишь с прискорбием; но мало-помалу он до того вник в нее, что не только смешал команду с хлебом, но даже начал желать первой пуще последнего.
Лишь в позднейшие времена (почти на наших глазах) мысль о сочетании
идеи прямолинейности с
идеей всеобщего осчастливления была возведена в довольно сложную
и не изъятую идеологических ухищрений административную теорию, но нивеляторы старого закала, подобные Угрюм-Бурчееву, действовали в простоте души единственно по инстинктивному отвращению от кривой линии
и всяких зигзагов
и извилин.
Как всегда, у него за время его уединения набралось пропасть мыслей
и чувств, которых он не мог передать окружающим,
и теперь он изливал в Степана Аркадьича
и поэтическую радость весны,
и неудачи
и планы хозяйства,
и мысли
и замечания о книгах, которые он читал,
и в особенности
идею своего сочинения, основу которого, хотя он сам не замечал этого, составляла критика всех старых сочинений о хозяйстве.