Но им не того хочется: им хочется освободить сущность, внутреннее, так, чтоб можно было посмотреть на него; они хотят какого-то предметного существования его, забывая, что предметное существование
внутреннего есть именно внешнее; внутреннее, не имеющее внешнего, просто — безразличное ничто.
Неточные совпадения
Приведу, для примера, один вопрос, разным образом, но чрезвычайно часто предлагаемый дилетантами: «Как безвидное,
внутреннее превратилось в видимое, внешнее, и что оно
было прежде существования внешнего?» Наука потому не обязана на это отвечать, что она и не говорила, что два момента, существующие как
внутреннее и внешнее, можно разъять так, чтоб один момент имел действительность без другого.
Словом, внешнее
есть обнаруженное
внутреннее, и
внутреннее потому
внутреннее, что имеет свое внешнее.
Таким объяснением дилетанты недовольны: у них кроется мысль, что во
внутреннем спрятана тайна, которая разуму непостижима, а между тем вся сущность его в том только и состоит, чтоб обнаружиться, — и для чего, для кого
была бы эта тайная тайна?
Разумеется, что вне науки нельзя передать ясно и отчетливо необходимость вечного, неуловимого перехода
внутреннего во внешнее, так что наружное
есть внутреннее, а
внутреннее — наружное.
Она не говорит: «Допусти то и то, а я тебе дам истину, спрятанную у меня, ты можешь получить ее, рабски повинуясь»; в отношении к лицу она только направляет
внутренний процесс развития, прививает индивидуальности совершённое родом, приобщает ее к современности; она сама
есть процесс углубления в себя природы и развитие полного сознания космоса о себе; ею вселенная приходит в себя после борений материального бытия, жизни, погруженной в непосредственность.
Пока классицизм и романтизм воевали, один, обращая мир в античную форму, другой — в рыцарство, возрастало более и более нечто сильное, могучее; оно прошло между ними, и они не узнали властителя по царственному виду его; оно оперлось одним локтем на классиков, другим на романтиков и стало выше их — как «власть имущее»; признало тех и других и отреклось от них обоих: это
была внутренняя мысль, живая Психея современного нам мира.
Древний мир поставил внешнее на одну доску с
внутренним — так оно и
есть в природе, но не так в истине — дух господствует над формой.
— А чего ты весь трясешься? Знаешь ты штуку? Пусть он и честный человек, Митенька-то (он глуп, но честен); но он — сладострастник. Вот его определение и вся
внутренняя суть. Это отец ему передал свое подлое сладострастие. Ведь я только на тебя, Алеша, дивлюсь: как это ты девственник? Ведь и ты Карамазов! Ведь в вашем семействе сладострастие до воспаления доведено. Ну вот эти три сладострастника друг за другом теперь и следят… с ножами за сапогом. Состукнулись трое лбами, а ты, пожалуй, четвертый.
Неточные совпадения
Был, после начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что
внутренние враги
были побеждены и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам
было как-то не по себе, так как о новом градоначальнике все еще не
было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи, и не смели ни за какое дело приняться, потому что не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
Глупову именно нужен
был"сумрак законов", то
есть такие законы, которые, с пользою занимая досуги законодателей, никакого
внутреннего касательства до посторонних лиц иметь не могут.
Такова
была внешняя постройка этого бреда. Затем предстояло урегулировать
внутреннюю обстановку живых существ, в нем захваченных. В этом отношении фантазия Угрюм-Бурчеева доходила до определительности поистине изумительной.
Но этому вечеру суждено
было провести глубокую демаркационную черту [Демаркацио́нная черта — пограничная черта.] во
внутренней политике Грустилова.
Как и всякое выражение истинно плодотворной деятельности, управление его не
было ни громко, ни блестяще, не отличалось ни внешними завоеваниями, ни
внутренними потрясениями, но оно отвечало потребности минуты и вполне достигало тех скромных целей, которые предположило себе.