Этот круг, более или менее просторный, смотря по степени просвещения страны,
есть живая, полная сил среда, пышный цвет, в который втекают разными жилами все соки, трудно разработанные, и преображаются в пышный венчик.
Неточные совпадения
Нет; современная наука может
быть понятна всякому, кто имеет
живую душу, самоотвержение и подходит к ней просто.
Здесь время напомнить третье условие понимания науки, о котором
было сказано, —
живую душу.
Пока классицизм и романтизм воевали, один, обращая мир в античную форму, другой — в рыцарство, возрастало более и более нечто сильное, могучее; оно прошло между ними, и они не узнали властителя по царственному виду его; оно оперлось одним локтем на классиков, другим на романтиков и стало выше их — как «власть имущее»; признало тех и других и отреклось от них обоих: это
была внутренняя мысль,
живая Психея современного нам мира.
Первый шаг к освобождению науки
есть сознание препятствий, обличение ложных друзей, воображающих, что ее доселе можно пеленать схоластическим свивальником и что она,
живая,
будет лежать, как египетская мумия.
Ученый [Считаю необходимым еще раз сказать, что дело идет единственно и исключительно о цеховых ученых и что все сказанное только справедливо в антитетическом смысле; истинный ученый всегда
будет просто человек, и человечество всегда с уважением поклонится ему.] до такой степени разобщился с современностью, до такой степени завял, вымер с трех сторон, что надобно почти нечеловеческие усилия, чтоб ему войти
живым звеном в
живую цепь.
Юношу вступившего встречают нравы и обычаи, окостенелые и наросшие поколениями; его вталкивают в споры, бесконечные и совершенно бесполезные; бедный истощает свои силы, втягивается в искусственную жизнь касты и забывает мало-помалу все
живые интересы, расстается с людьми и с современностью; с тем вместе начинает чувствовать высоту жизни в области схоластики, привыкает говорить и писать напыщенным и тяжелым языком касты, считает достойными внимания только те события, которые случились за 800 лет и
были отвергаемы по-латине и признаваемы по-гречески.
В науке истина, облеченная не в вещественное тело, а в логический организм,
живая архитектоникой диалектического развития, а не эпопеей временного бытия; в ней закон — мысль исторгнутая, спасенная от бурь существования, от возмущений внешних и случайных; в ней раздается симфония сфер небесных, и каждый звук ее имеет в себе вечность, потому что в нем
была необходимость, потому что случайный стон временного не достигает так высоко.
Теперь, напротив, чувство радости и успокоения
было живее, чем прежде, а мысль не поспевала за чувством.
…что и для вас самих будет очень выгодно перевесть, например, на мое имя всех умерших душ, какие по сказкам последней ревизии числятся в имениях ваших, так, чтобы я за них платил подати. А чтобы не подать какого соблазна, то передачу эту вы совершите посредством купчей крепости, как бы эти души
были живые.
«Соседка, слышала ль ты добрую молву?» // Вбежавши, Крысе Мышь сказала: — // «Ведь кошка, говорят, попалась в когти льву? // Вот отдохнуть и нам пора настала!» — // «Не радуйся, мой свет», // Ей Крыса говорит в ответ: // «И не надейся попустому! // Коль до когтей у них дойдёт, // То, верно, льву не
быть живому: // Сильнее кошки зверя нет!»
У стола в комнате Нехаевой стояла шерстяная, кругленькая старушка, она бесшумно брала в руки вещи, книги и обтирала их тряпкой. Прежде чем взять вещь, она вежливо кивала головою, а затем так осторожно вытирала ее, точно вазочка или книга
были живые и хрупкие, как цыплята. Когда Клим вошел в комнату, она зашипела на него:
Неточные совпадения
«Играй, Ипат!» А кучеру // Кричит: «Пошел
живей!» // Метель
была изрядная, // Играл я: руки заняты,
Такова
была внешняя постройка этого бреда. Затем предстояло урегулировать внутреннюю обстановку
живых существ, в нем захваченных. В этом отношении фантазия Угрюм-Бурчеева доходила до определительности поистине изумительной.
Вспомнив об Алексее Александровиче, она тотчас с необыкновенною живостью представила себе его как
живого пред собой, с его кроткими, безжизненными, потухшими глазами, синими жилами на белых руках, интонациями и треском пальцев и, вспомнив то чувство, которое
было между ними и которое тоже называлось любовью, вздрогнула от отвращения.
Они не знают, как он восемь лет душил мою жизнь, душил всё, что
было во мне
живого, что он ни разу и не подумал о том, что я
живая женщина, которой нужна любовь.
Она
была менее блестяща в действительности, но зато в
живой было и что-то такое новое привлекательное, чего не
было на портрете.