Неточные совпадения
— Impressario! [Здесь: предприимчивый (ит.).] какой живой еще Н. Н.! Слава
богу, здоровый человек, ему понять нельзя нашего брата, Иова многострадального; мороз в двадцать градусов, он скачет в санках, как ничего…
с Покровки… а я благодарю создателя каждое утро, что проснулся живой, что еще дышу. О… о… ох! недаром пословица говорит: сытый голодного не понимает!
Сделавшись министром, он толковал о славянской поэзии IV столетия, на что Каченовский ему заметил, что тогда впору было
с медведями сражаться нашим праотцам, а не то, что песнопеть о самофракийских
богах и самодержавном милосердии.
Частный пристав, в присутствии которого я писал письмо, уговаривал не посылать его. «Напрасно-с, ей-богу, напрасно-с утруждаете генерала; скажут: беспокойные люди, — вам же вред, а пользы никакой не будет».
— Ей-богу, не знаю, — говорил офицер, — как это случилось и что со мной было, но я сошел
с чердака и велел унтеру собрать команду. Через два часа мы его усердно искали в другом поместье, пока он пробирался за границу. Ну, женщина! Признаюсь!
— Ну, слава
богу, — сказал он, — я вот четвертый раз прохожу, чтоб проститься
с вами хоть издали, но вы все не видали.
— Помилуй, батюшка, куда толкнешься
с одной лошаденкой; есть-таки троечка, была четвертая, саврасая, да пала
с глазу о Петровки, — плотник у нас, Дорофей, не приведи
бог, ненавидит чужое добро, и глаз у него больно дурен.
Судья обещает печься об деле; мужика судят, судят, стращают, а потом и выпустят
с каким-нибудь легким наказанием, или
с советом впредь в подобных случаях быть осторожным, или
с отметкой: «оставить в подозрении», и мужик всю жизнь молит
бога за судью.
Вместе
с министерством Голицына пали масонство, библейские общества, лютеранский пиетизм, которые в лице Магницкого в Казани и Рунича в Петербурге дошли до безграничной уродливости, до диких преследований, до судорожных плясок, до состояния кликуш и
бог знает каких чудес.
— Ей-богу, не погубите благородного человека. Я
с отвращением отдернул руку и сказал ему...
Гонения начались скоро. Представление о детях было написано так, что отказ был неминуем. Хозяин дома, лавочники требовали
с особенной настойчивостью уплаты.
Бог знает что можно было еще ожидать; шутить
с человеком, уморившим Петровского в сумасшедшем доме, не следовало.
«Вчера, — пишет она, — была у меня Эмилия, вот что она сказала: „Если б я услышала, что ты умерла, я бы
с радостью перекрестилась и поблагодарила бы
бога“. Она права во многом, но не совсем, душа ее, живущая одним горем, поняла вполне страдания моей души, но блаженство, которым наполняет ее любовь, едва ли ей доступно».
— Ты, ей-богу, поступаешь как дитя или как сумасшедший, — заметил Кетчер, повышая брови и пожимая
с негодованием плечами.
«Письмо твое от 10 мая я третьего дня в пять часов
с половиною получил и из него не без огорчения узнал, что
бог тебя соединил
с Наташей.
Внутренний мир ее разрушен, ее уверили, что ее сын — сын божий, что она — богородица; она смотрит
с какой-то нервной восторженностью,
с магнетическим ясновидением, она будто говорит: «Возьмите его, он не мой». Но в то же время прижимает его к себе так, что если б можно, она убежала бы
с ним куда-нибудь вдаль и стала бы просто ласкать, кормить грудью не спасителя мира, а своего сына. И все это оттого, что она женщина-мать и вовсе не сестра всем Изидам, Реям и прочим
богам женского пола.
Любезнейшая Наталья Александровна! Сегодня день вашего рождения,
с величайшим желанием хотелось бы мне поздравить вас лично, но, ей-богу, нет никакой возможности. Я виноват, что давно не был, но обстоятельства совершенно не позволили мне по желанию расположить временем. Надеюсь, что вы простите мне, и желаю вам полного развития всех ваших талантов и всего запаса счастья, которым наделяет судьба души чистые.
— Ну, слава
богу, договорились же, а то я
с моим глупым нравом не знал, как начать… ваша взяла; три-четыре месяца в Петербурге меня лучше убедили, чем все доводы.
— Слава
богу, как всегда; он вам кланяется… Родственник, не меняя нисколько лица, одними зрачками телеграфировал мне упрек, совет, предостережение; зрачки его, косясь, заставили меня обернуться — истопник клал дрова в печь; когда он затопил ее, причем сам отправлял должность раздувальных мехов, и сделал на полу лужу снегом, оттаявшим
с его сапог, он взял кочергу длиною
с казацкую пику и вышел.
— Помилуйте, — перебил меня Дубельт, — все сведения, собранные об вас, совершенно в вашу пользу, я еще вчера говорил
с Жуковским, — дай
бог, чтоб об моих сыновьях так отзывались, как он отозвался.
Я не думаю, чтоб люди всегда были здесь таковы; западный человек не в нормальном состоянии — он линяет. Неудачные революции взошли внутрь, ни одна не переменила его, каждая оставила след и сбила понятия, а исторический вал естественным чередом выплеснул на главную сцену тинистый слой мещан, покрывший собою ископаемый класс аристократий и затопивший народные всходы. Мещанство несовместно
с нашим характером — и слава
богу!
Старикам и молодым было неловко
с ним, не по себе; они,
бог знает отчего, стыдились его неподвижного лица, его прямо смотрящего взгляда, его печальной насмешки, его язвительного снисхождения.
Хомяков спорил до четырех часов утра, начавши в девять; где К. Аксаков
с мурмолкой в руке свирепствовал за Москву, на которую никто не нападал, и никогда не брал в руки бокала шампанского, чтобы не сотворить тайно моление и тост, который все знали; где Редкин выводил логически личного
бога, ad majorem gloriam Hegel; [к вящей славе Гегеля (лат.).] где Грановский являлся
с своей тихой, но твердой речью; где все помнили Бакунина и Станкевича; где Чаадаев, тщательно одетый,
с нежным, как из воску, лицом, сердил оторопевших аристократов и православных славян колкими замечаниями, всегда отлитыми в оригинальную форму и намеренно замороженными; где молодой старик А. И. Тургенев мило сплетничал обо всех знаменитостях Европы, от Шатобриана и Рекамье до Шеллинга и Рахели Варнгаген; где Боткин и Крюков пантеистически наслаждались рассказами М.
С. Щепкина и куда, наконец, иногда падал, как Конгривова ракета, Белинский, выжигая кругом все, что попадало.
Тот же самый противный юноша встретил меня и на другой день: у него была особая комната, из чего я заключил, что он нечто вроде начальника отделения. Начавши так рано и
с таким успехом карьеру, он далеко уйдет, если
бог продлит его живот.
Против горсти ученых, натуралистов, медиков, двух-трех мыслителей, поэтов — весь мир, от Пия IX «
с незапятнанным зачатием» до Маццини
с «республиканским iddio»; [
богом (ит.).] от московских православных кликуш славянизма до генерал-лейтенанта Радовица, который, умирая, завещал профессору физиологии Вагнеру то, чего еще никому не приходило в голову завещать, — бессмертие души и ее защиту; от американских заклинателей, вызывающих покойников, до английских полковников-миссионеров, проповедующих верхом перед фронтом слово божие индийцам.
И после всего этого великий иконоборец испугался освобожденной личности человека, потому что, освободив ее отвлеченно, он впал снова в метафизику, придал ей небывалую волю, не сладил
с нею и повел на заклание
богу бесчеловечному, холодному
богу справедливости,
богу равновесия, тишины, покоя,
богу браминов, ищущих потерять все личное и распуститься, опочить в бесконечном мире ничтожества.