Неточные совпадения
Демон espièglerie, [шалости (фр.).] который всегда
был моим
злым искусителем, наустил меня переменить булавку, то
есть воткнуть ее в другой волан.
Я его застал в 1839, а еще больше в 1842, слабым и уже действительно больным. Сенатор умер, пустота около него
была еще больше, даже и камердинер
был другой, но он сам
был тот же, одни физические силы изменили, тот же
злой ум, та же память, он так же всех теснил мелочами, и неизменный Зонненберг имел свое прежнее кочевье в старом доме и делал комиссии.
Тогда на месте А. А. Волкова, сошедшего с ума на том, что поляки хотят ему поднести польскую корону (что за ирония — свести с ума жандармского генерала на короне Ягеллонов!),
был Лесовский. Лесовский, сам поляк,
был не
злой и не дурной человек; расстроив свое именье игрой и какой-то французской актрисой, он философски предпочел место жандармского генерала в Москве месту в яме того же города.
Полежаева позвали в кабинет. Государь стоял, опершись на бюро, и говорил с Ливеном. Он бросил на взошедшего испытующий и
злой взгляд, в руке у него
была тетрадь.
Так как никому не
было пощады, то никто особенно не сердился на
злой язык доктора.
Сверх Аленицына, общего начальника канцелярии, у меня
был начальник стола, к которому меня посадили, существо тоже не
злое, но пьяное и безграмотное.
Случай мне помог, иначе он сильно повредил бы мне; иметь зуб на
зло, которое он мне не сделал,
было бы смешно и жалко.
Это
было через край. Я соскочил с саней и пошел в избу. Полупьяный исправник сидел на лавке и диктовал полупьяному писарю. На другой лавке в углу сидел или, лучше, лежал человек с скованными ногами и руками. Несколько бутылок, стаканы, табачная
зола и кипы бумаг
были разбросаны.
Губернатор Курута, умный грек, хорошо знал людей и давно успел охладеть к добру и
злу. Мое положение он понял тотчас и не делал ни малейшего опыта меня притеснять. О канцелярии не
было и помину, он поручил мне с одним учителем гимназии заведовать «Губернскими ведомостями» — в этом состояла вся служба.
Он, впрочем,
был больше человек крутой, чем
злой; как все деловые люди, он понимал вопросы быстро, резко и бесился, когда ему толковали вздор или не понимали его.
Может, Бенкендорф и не сделал всего
зла, которое мог сделать,
будучи начальником этой страшной полиции, стоящей вне закона и над законом, имевшей право мешаться во все, — я готов этому верить, особенно вспоминая пресное выражение его лица, — но и добра он не сделал, на это у него недоставало энергии, воли, сердца. Робость сказать слово в защиту гонимых стоит всякого преступления на службе такому холодному, беспощадному человеку, как Николай.
Я мало помню об этой первой встрече, мне
было не до него; он
был, как всегда, холоден, серьезен, умен и
зол.
В мире не
было ничего противуположнее славянам, как безнадежный взгляд Чаадаева, которым он мстил русской жизни, как его обдуманное, выстраданное проклятие ей, которым он замыкал свое печальное существование и существование целого периода русской истории. Он должен
был возбудить в них сильную оппозицию, он горько и уныло-зло оскорблял все дорогое им, начиная с Москвы.
С нашей стороны
было невозможно заарканить Белинского; он слал нам грозные грамоты из Петербурга, отлучал нас, предавал анафеме и писал еще
злее в «Отечественных записках». Наконец он торжественно указал пальцем против «проказы» славянофильства и с упреком повторил: «Вот вам они!», мы все понурили голову, Белинский
был прав!
Сознание бессилия идеи, отсутствия обязательной силы истины над действительным миром огорчает нас. Нового рода манихеизм овладевает нами, мы готовы, par dépit, [с досады (фр.).] верить в разумное (то
есть намеренное)
зло, как верили в разумное добро — это последняя дань, которую мы платим идеализму.
Мы вообще знаем Европу школьно, литературно, то
есть мы не знаем ее, а судим à livre ouvert, [Здесь: с первого взгляда (фр.).] по книжкам и картинкам, так, как дети судят по «Orbis pictus» о настоящем мире, воображая, что все женщины на Сандвичевых островах держат руки над головой с какими-то бубнами и что где
есть голый негр, там непременно, в пяти шагах от него, стоит лев с растрепанной гривой или тигр с
злыми глазами.
Они составляют целое, то
есть замкнутое, оконченное в себе воззрение на жизнь, с своими преданиями и правилами, с своим добром и
злом, с своими приемами и с своей нравственностью низшего порядка.
Потом, что может
быть естественнее, как право, которое взяло себе правительство, старающееся всеми силами возвратить порядок страждущему народу, удалять из страны, в которой столько горючих веществ, иностранцев, употребляющих во
зло то гостеприимство, которое она им дает?
Он
был очень пожилых лет, болезненный, худой, с отталкивающей наружностию, с
злыми и лукавыми чертами, с несколько клерикальным видом и жесткими седыми волосами на голове. Прежде чем я успел сказать десять слов о причине, почему я просил аудиенции у министра, он перебил меня словами...
Неточные совпадения
Слесарша. Милости прошу: на городничего челом бью! Пошли ему бог всякое
зло! Чтоб ни детям его, ни ему, мошеннику, ни дядьям, ни теткам его ни в чем никакого прибытку не
было!
«Вишь, тоже добрый! сжалился», — // Заметил Пров, а Влас ему: // — Не
зол… да
есть пословица: // Хвали траву в стогу, // А барина — в гробу! // Все лучше, кабы Бог его // Прибрал… Уж нет Агапушки…
А
есть еще губитель-тать // Четвертый,
злей татарина, // Так тот и не поделится, // Все слопает один!
Верь мне, что наука в развращенном человеке
есть лютое оружие делать
зло.
Стародум. Дурное расположение людей, не достойных почтения, не должно
быть огорчительно. Знай, что
зла никогда не желают тем, кого презирают; а обыкновенно желают
зла тем, кто имеет право презирать. Люди не одному богатству, не одной знатности завидуют: и добродетель также своих завистников имеет.