— За моих любезных сограждан в Шателе! — предложил я наконец, чувствуя, что вино, несмотря на слабый вкус, далеко не слабо. Все встали…
Староста говорил...
Неточные совпадения
«Ты, мол, в чужой деревне не дерись», —
говорю я ему, да хотел так, то есть, пример сделать, тычка ему дать, да спьяну, что ли, или нечистая сила, — прямо ему в глаз — ну, и попортил, то есть, глаз, а он со
старостой церковным сейчас к становому, — хочу, дескать, суд по форме.
«Межемерия, межемерия!» —
говорят мужики с тем видом, с которым в 12 году
говорили: «Француз, француз!» Является
староста поклониться с миром.
Сам флигель-адъютант первый, сменив гнев на милость,
говорил, что он «никакого зла сделать
старосте не хочет, что он хотел его проучить, что пусть его посудят да и отпустят».
Я с горестью передал дьячку ответ светской власти.
Староста, напротив, успокоительно
говорил ему...
И этот пьяный вор, уличенный лабазником, снова явился священнодействовать при том же
старосте, который так утвердительно
говорил мне, что он украл «шкатунку», с тем же дьячком на крылосе, у которого теперь паки и паки в кармане измеряли скудельное время знаменитые часы, и — при тех же крестьянах!
В Муртене префект полиции, человек энергический и радикальный, просил нас подождать у него,
говоря, что
староста поручил ему предупредить его о нашем приезде, потому что ему и прочим домохозяевам было бы очень неприятно, если б я приехал невзначай, когда все в поле на работе.
Тут
староста уж пошел извиняться в дурном приеме,
говоря, что во всем виноват канцлер, что ему следовало бы дать знать дня за два, тогда бы все было иное, можно бы достать и музыку, а главное, — что тогда встретили бы меня и проводили ружейным залпом. Я чуть не сказал ему a la Louis-Philippe: «Помилуйте… да что же случилось? Одним крестьянином только больше в Шателе!»
Возвращая новому Полкану подорожную,
староста говорил: — Его превосходительству с честною его фамилией потребно пятьдесят лошадей, а у нас только тридцать налицо, другие в разгоне.
Те, которые богаче и сильнее их, помочь не могут, так как сами грубы, нечестны, нетрезвы и сами бранятся так же отвратительно; самый мелкий чиновник или приказчик обходится с мужиками, как с бродягами, и даже старшинам и церковным
старостам говорит «ты» и думает, что имеет на это право.
Со мною от Томска до Иркутска едут два поручика и военный доктор. Один поручик пехотный, в мохнатой папахе, другой — топограф, с аксельбантом. На каждой станции мы, грязные, мокрые, сонные, замученные медленной ездой и тряской, валимся на диваны и возмущаемся: «Какая скверная, какая ужасная дорога!» А станционные писаря и
старосты говорят нам:
Неточные совпадения
«Молодые люди до этого не охотники», — твердил он ей (нечего
говорить, каков был в тот день обед: Тимофеич собственною персоной скакал на утренней заре за какою-то особенною черкасскою говядиной;
староста ездил в другую сторону за налимами, ершами и раками; за одни грибы бабы получили сорок две копейки медью); но глаза Арины Власьевны, неотступно обращенные на Базарова, выражали не одну преданность и нежность: в них виднелась и грусть, смешанная с любопытством и страхом, виднелся какой-то смиренный укор.
— Была я у генеральши Богданович, я
говорила тебе о ней: муж — генерал,
староста Исакиевского собора, полуидиот, но — жулик. Она — бабочка неглупая, очень приметлива, в денежных делах одинаково человеколюбиво способствует всем ближним, без различия национальностей. Бывала я у ней и раньше, а на этот раз она меня пригласила для беседы с Бердниковым, — об этой беседе я тебе после расскажу.
— А вам — зачем
старосту? — спросил печник. — Пачпорт и я могу посмотреть. Грамотный. Наказано — смотреть пачпорта у проходящих, проезжающих, —
говорил он, думая явно о чем-то другом. — Вы — от земства, что ли, едете?
— Все грустит по муже, —
говорил староста, указывая на нее просвирне в кладбищенской церкви, куда каждую неделю приходила молиться и плакать безутешная вдова.
— Хорошо вам
говорить, — заметил Обломов, — вы не получаете от
старосты таких писем…