Неточные совпадения
А дикие эти жалели ее
от всей
души, со всем радушием, со всей простотой своей, и староста посылал несколько раз сына в город за изюмом, пряниками, яблоками и баранками для нее.
Жены сосланных в каторжную работу лишались всех гражданских прав, бросали богатство, общественное положение и ехали на целую жизнь неволи в страшный климат Восточной Сибири, под еще страшнейший гнет тамошней полиции. Сестры, не имевшие права ехать, удалялись
от двора, многие оставили Россию; почти все хранили в
душе живое чувство любви к страдальцам; но его не было у мужчин, страх выел его в их сердце, никто не смел заикнуться о несчастных.
Я никогда не мог вполне понять, откуда происходила злая насмешка и раздражение, наполнявшие его
душу, его недоверчивое удаление
от людей и досада, снедавшая его.
«
Душа человеческая, — говаривал он, — потемки, и кто знает, что у кого на
душе; у меня своих дел слишком много, чтоб заниматься другими да еще судить и пересуживать их намерения; но с человеком дурно воспитанным я в одной комнате не могу быть, он меня оскорбляет, фруасирует, [задевает, раздражает (
от фр. froisser).] а там он может быть добрейший в мире человек, за то ему будет место в раю, но мне его не надобно.
— Ты фальшивый человек, ты обманул меня и хотел обокрасть, бог тебя рассудит… а теперь беги скорее в задние ворота, пока солдаты не воротились… Да постой, может, у тебя нет ни гроша, — вот полтинник; но старайся исправить свою
душу —
от бога не уйдешь, как
от будочника!
— Поймали, — сказал мне полицмейстер, потирая
от удовольствия руки… — чернильная
душа!
Долгое, равномерное преследование не в русском характере, если не примешивается личностей или денежных видов; и это совсем не оттого, чтоб правительство не хотело
душить и добивать, а
от русской беспечности,
от нашего laisser-aller. [небрежности (фр.).]
Каждый лоскут, получаемый
от них, был мною оплакан; потом я становилась выше этого, стремленье к науке
душило меня, я ничему больше не завидовала в других детях, как ученью.
Вещи, которые были для нас святыней, которые лечили наше тело и
душу, с которыми мы беседовали и которые нам заменяли несколько друг друга в разлуке; все эти орудия, которыми мы оборонялись
от людей,
от ударов рока,
от самих себя, что будут они после нас?
Часто вечером уходил я к Паулине, читал ей пустые повести, слушал ее звонкий смех, слушал, как она нарочно для меня пела — «Das Mädchen aus der Fremde», под которой я и она понимали другую деву чужбины, и облака рассеивались, на
душе мне становилось искренно весело, безмятежно спокойно, и я с миром уходил домой, когда аптекарь, окончив последнюю микстуру и намазав последний пластырь, приходил надоедать мне вздорными политическими расспросами, — не прежде, впрочем, как выпивши его «лекарственной» и закусивши герингсалатом, [салатом с селедкой (
от нем.
Вечер. «Теперь происходит совещание. Лев Алексеевич (Сенатор) здесь. Ты уговариваешь меня, — не нужно, друг мой, я умею отворачиваться
от этих ужасных, гнусных сцен, куда меня тянут на цепи. Твой образ сияет надо мной, за меня нечего бояться, и самая грусть и самое горе так святы и так сильно и крепко обняли
душу, что, отрывая их, сделаешь еще больнее, раны откроются».
Каждое слово об этом времени тяжело потрясает
душу, сжимает ее, как редкие и густые звуки погребального колокола, и между тем я хочу говорить об нем — не для того, чтоб
от него отделаться,
от моего прошедшего, чтоб покончить с ним, — нет, я им не поступлюсь ни за что на свете: у меня нет ничего, кроме его.
Я слышал о том, как он прятался во время старорусского восстания и как был без
души от страха
от инженерского генерала Рейхеля.
Он всюду бросался; постучался даже в католическую церковь, но живая
душа его отпрянула
от мрачного полусвета,
от сырого, могильного, тюремного запаха ее безотрадных склепов. Оставив старый католицизм иезуитов и новый — Бюше, он принялся было за философию; ее холодные, неприветные сени отстращали его, и он на несколько лет остановился на фурьеризме.
…Вчера пришло известие о смерти Галахова, а на днях разнесся слух и о твоей смерти… Когда мне сказали это, я готов был хохотать
от всей
души. А впрочем, почему же и не умереть тебе? Ведь это не было бы глупее остального».
В ожидании этого — я пишу. Может, это ожидание продолжится долго, не
от меня зависит изменение капризного людского развития; но говорить, обращать, убеждать зависит
от меня — и я это делаю
от всей
души и
от всего помышления.
Против горсти ученых, натуралистов, медиков, двух-трех мыслителей, поэтов — весь мир,
от Пия IX «с незапятнанным зачатием» до Маццини с «республиканским iddio»; [богом (ит.).]
от московских православных кликуш славянизма до генерал-лейтенанта Радовица, который, умирая, завещал профессору физиологии Вагнеру то, чего еще никому не приходило в голову завещать, — бессмертие
души и ее защиту;
от американских заклинателей, вызывающих покойников, до английских полковников-миссионеров, проповедующих верхом перед фронтом слово божие индийцам.
…Действительно, какая-то шекспировская фантазия пронеслась перед нашими глазами на сером фонде Англии, с чисто шекспировской близостью великого и отвратительного, раздирающего
душу и скрипящего по тарелке. Святая простота человека, наивная простота масс и тайные окопы за стеной, интриги, ложь. Знакомые тени мелькают в других образах —
от Гамлета до короля Лира,
от Гонериль и Корделий до честного Яго. Яго — всё крошечные, но зато какое количество и какая у них честность!
Как искренно и глубоко жалел я, дети, что вас не было с нами в этот день, такие дни хорошо помнить долгие годы,
от них свежеет
душа и примиряется с изнанкой жизни. Их очень мало…
Австрийский посол даже и не радовался приему умвельцунгс-генерала. [генерала
от переворота (
от нем. Umwelzung).] Все обстояло благополучно. А на душе-то кошки… кошки.