Неточные совпадения
Пить чай в трактире имеет другое значение для слуг. Дома ему чай
не в чай; дома ему все напоминает, что он слуга; дома у него грязная людская, он должен сам поставить самовар; дома у него чашка с отбитой ручкой и всякую минуту барин может позвонить. В трактире он вольный человек, он господин, для него накрыт стол, зажжены лампы, для него несется с подносом половой, чашки блестят, чайник блестит, он приказывает — его слушают, он радуется и весело
требует себе паюсной икры или расстегайчик к чаю.
Думаю — нет, брат, меня
не проведешь, сделал фрунт и ответил: того, мол, ваша светлость, служба
требует — все равно, мы рады стараться».
Когда декан вызвал меня, публика была несколько утомлена; две математические лекции распространили уныние и грусть на людей,
не понявших ни одного слова. Уваров
требовал что-нибудь поживее и студента «с хорошо повешенным языком». Щепкин указал на меня.
Наш неопытный вкус еще далее шампанского
не шел и был до того молод, что мы как-то изменили и шампанскому в пользу Rivesaltes mousseux. [шипучего вина ривесальт (фр.).] В Париже я на карте у ресторана увидел это имя, вспомнил 1833 год и
потребовал бутылку. Но, увы, даже воспоминания
не помогли мне выпить больше одного бокала.
Дело содержательницы и полпивщика снова явилось; она
требовала присяги — пришел поп; кажется, они оба присягнули, — я конца
не видал.
— А вас, monsieur Герцен, вся комиссия ждала целый вечер; этот болван привез вас сюда в то время, как вас
требовали к князю Голицыну. Мне очень жаль, что вы здесь прождали так долго, но это
не моя вина. Что прикажете делать с такими исполнителями? Я думаю, пятьдесят лет служит и все чурбан. Ну, пошел теперь домой! — прибавил он, изменив голос на гораздо грубейший и обращаясь к квартальному.
Чего Цынский
не добранил, то добавил частный пристав лиссабонцу, что и следовало ожидать, потому что частный пристав был тоже долею виноват,
не справившись, куда именно
требуют.
Этот анекдот, которого верность
не подлежит ни малейшему сомнению, бросает большой свет на характер Николая. Как же ему
не пришло в голову, что если человек, которому он
не отказывает в уважении, храбрый воин, заслуженный старец, — так упирается и так умоляет пощадить его честь, то, стало быть, дело
не совсем чисто? Меньше нельзя было сделать, как
потребовать налицо Голицына и велеть Стаалю при нем объяснить дело. Он этого
не сделал, а велел нас строже содержать.
Жандарм пошел к смотрителю и
требовал дощаника. Смотритель давал его нехотя, говорил, что, впрочем, лучше обождать, что
не ровен час. Жандарм торопился, потому что был пьян, потому что хотел показать свою власть.
Притом необходимо заметить, что я решительно ничего
не сделал, чтоб заслужить сначала его внимание и приглашения, потом гнев и немилость. Он
не мог вынести во мне человека, державшего себя независимо, но вовсе
не дерзко; я был с ним всегда en regie, [строго корректен (фр.).] он
требовал подобострастия.
Офицер согласился, но, на беду полковника, наследники, прочитавши в приказах о смерти родственника, ни за что
не хотели его признавать живым и, безутешные от потери, настойчиво
требовали ввода во владение.
Ребенок должен был быть с утра зашнурован, причесан, навытяжке; это можно было бы допустить в ту меру, в которую оно
не вредно здоровью; но княгиня шнуровала вместе с талией и душу, подавляя всякое откровенное, чистосердечное чувство, она
требовала улыбку и веселый вид, когда ребенку было грустно, ласковое слово, когда ему хотелось плакать, вид участия к предметам безразличным, словом — постоянной лжи.
Гонения начались скоро. Представление о детях было написано так, что отказ был неминуем. Хозяин дома, лавочники
требовали с особенной настойчивостью уплаты. Бог знает что можно было еще ожидать; шутить с человеком, уморившим Петровского в сумасшедшем доме,
не следовало.
Долго толковали они, ни в чем
не согласились и наконец
потребовали арестанта. Молодая девушка взошла; но это была
не та молчаливая, застенчивая сирота, которую они знали. Непоколебимая твердость и безвозвратное решение были видны в спокойном и гордом выражении лица; это было
не дитя, а женщина, которая шла защищать свою любовь — мою любовь.
Я рассказал ему дело, он мне налил чашку чая и настоятельно
требовал, чтоб я прибавил рому; потом он вынул огромные серебряные очки, прочитал свидетельство, повернул его, посмотрел с той стороны, где ничего
не было написано, сложил и, отдавая священнику, сказал: «В наисовершеннейшем порядке».
Действительно, путаница всех нравственных понятий такова, что беременность считается чем-то неприличным;
требуя от человека безусловного уважения к матери, какова бы она ни была, завешивают тайну рождения
не из чувства уважения, внутренней скромности — а из приличия.
Новые знакомые приняли меня так, как принимают эмигрантов и старых бойцов, людей, выходящих из тюрем, возвращающихся из плена или ссылки, с почетным снисхождением, с готовностью принять в свой союз, но с тем вместе
не уступая ничего, а намекая на то, что они — сегодня, а мы — уже вчера, и
требуя безусловного принятия «Феноменологии» и «Логики» Гегеля, и притом по их толкованию.
Жить в полном нравственном разладе они
не могли,
не могли также удовлетвориться отрицательным устранением себя; возбужденная мысль
требовала выхода.
Я стал спорить; в почтовом доме отворилось с треском окно, и седая голова с усами грубо спросила, о чем спор. Кондуктор сказал, что я
требую семь мест, а у него их только пять; я прибавил, что у меня билет и расписка в получении денег за семь мест. Голова,
не обращаясь ко мне, дерзким раздавленным русско-немецко-военным голосом сказала кондуктору...
Образования теоретического, серьезного быть
не может; оно
требует слишком много времени, слишком отвлекает от дела.
Ротшильд согласился принять билет моей матери, но
не хотел платить вперед, ссылаясь на письмо Гассера. Опекунский совет действительно отказал в уплате. Тогда Ротшильд велел Гассеру
потребовать аудиенции у Нессельроде и спросить его, в чем дело. Нессельроде отвечал, что хотя в билетах никакого сомнения нет и иск Ротшильда справедлив, но что государь велел остановить капитал по причинам политическим и секретным.
— Нет, я с собой шутить
не позволю, я сделаю процесс ломбарду, я
потребую категорического ответа у министра финансов!
Он писал Гассеру, чтоб тот немедленно
требовал аудиенции у Нессельроде и у министра финансов, чтоб он им сказал, что Ротшильд знать
не хочет, кому принадлежали билеты, что он их купил и
требует уплаты или ясного законного изложения — почему уплата остановлена, что, в случае отказа, он подвергнет дело обсуждению юрисконсультов и советует очень подумать о последствиях отказа, особенно странного в то время, когда русское правительство хлопочет заключить через него новый заем.
Городская полиция вдруг
потребовала паспорт ребенка; я отвечал из Парижа, думая, что это простая формальность, — что Коля действительно мой сын, что он означен на моем паспорте, но что особого вида я
не могу взять из русского посольства, находясь с ним
не в самых лучших сношениях.
В августе 1850 года, желая оставить Швейцарию, моя мать
потребовала залог, но цюрихская полиция его
не отдала; она хотела прежде узнать о действительном отъезде ребенка из кантона.
Другой, из видов предупредительной осторожности,
требовал новых обеспечений, чтоб в случае моей смерти воспитание и содержание моих детей
не пало на бедную коммуну.
Мне хотелось показать ему, что я очень знаю, что делаю, что имею свою положительную цель, а потому хочу иметь положительное влияние на журнал; принявши безусловно все то, что он писал о деньгах, я
требовал, во-первых, права помещать статьи свои и
не свои, во-вторых, права заведовать всею иностранною частию, рекомендовать редакторов для нее, корреспондентов и проч.,
требовать для последних плату за помещенные статьи; это может показаться странным, но я могу уверить, что «National» и «Реформа» открыли бы огромные глаза, если б кто-нибудь из иностранцев смел спросить денег за статью.