Неточные совпадения
Университет, впрочем, не должен оканчивать научное воспитание; его дело — поставить человека à même [дать ему возможность (фр.).] продолжать
на своих ногах; его дело — возбудить
вопросы, научить спрашивать.
Я чуть не захохотал, но, когда я взглянул перед собой, у меня зарябило в глазах, я чувствовал, что я побледнел и какая-то сухость покрыла язык. Я никогда прежде не говорил публично, аудитория была полна студентами — они надеялись
на меня; под кафедрой за столом — «сильные мира сего» и все профессора нашего отделения. Я взял
вопрос и прочел не своим голосом: «О кристаллизации, ее условиях, законах, формах».
Артистический период оставляет
на дне души одну страсть — жажду денег, и ей жертвуется вся будущая жизнь, других интересов нет; практические люди эти смеются над общими
вопросами, презирают женщин (следствие многочисленных побед над побежденными по ремеслу).
Другой порядок
вопросов был запутаннее. В них употреблялись разные полицейские уловки и следственные шалости, чтобы сбить, запутать, натянуть противуречие. Тут делались намеки
на показания других и разные нравственные пытки. Рассказывать их не стоит, довольно сказать, что между нами четырьмя, при всех своих уловках, они не могли натянуть ни одной очной ставки.
— Я об этом хотел просить. В приговоре сказано: по докладу комиссии, я возражаю
на ваш доклад, а не
на высочайшую волю. Я шлюсь
на князя, что мне не было даже
вопроса ни о празднике, ни о каких песнях.
Он до того разлюбезничался, что рассказал мне все свои семейные дела, даже семилетнюю болезнь жены. После завтрака он с гордым удовольствием взял с вазы, стоявшей
на столе, письмо и дал мне прочесть «стихотворение» его сына, удостоенное публичного чтения
на экзамене в кадетском корпусе. Одолжив меня такими знаками несомненного доверия, он ловко перешел к
вопросу, косвенно поставленному, о моем деле.
На этот раз я долею удовлетворил городничего.
Но когда отобрали детей, возник
вопрос, куда их деть и
на какие деньги содержать?
Печаль ее улеглась мало-помалу, она тверже смотрела
на свое положение; потом мало-помалу и другие мысли прояснили ее озабоченное и унылое лицо. Ее взор останавливался с какой-то взволнованной пытливостью
на мне, будто она ждала чего-то —
вопроса… ответа…
Каких чудес
на свете не видится, Natalie! Я, прежде чем получил последнюю твою записку, отвечал тебе
на все
вопросы. Я слышал, ты больна, грустна. Береги себя, пей с твердостью не столько горькую, сколько отвратительную чашу, которую наполняют тебе благодетельные люди.
Во всем этом является один
вопрос, не совсем понятный. Каким образом то сильное симпатическое влияние, которое Огарев имел
на все окружающее, которое увлекало посторонних в высшие сферы, в общие интересы, скользнуло по сердцу этой женщины, не оставив
на нем никакого благотворного следа? А между тем он любил ее страстно и положил больше силы и души, чтоб ее спасти, чем
на все остальное; и она сама сначала любила его, в этом нет сомнения.
Те, для которых эта религия не составляла в самом деле жизненного
вопроса, мало-помалу отдалялись,
на их место являлись другие, а мысль и круг крепли при этой свободной игре избирательного сродства и общего, связующего убеждения.
Германская философия была привита Московскому университету М. Г. Павловым. Кафедра философии была закрыта с 1826 года. Павлов преподавал введение к философии вместо физики и сельского хозяйства. Физике было мудрено научиться
на его лекциях, сельскому хозяйству — невозможно, но его курсы были чрезвычайно полезны. Павлов стоял в дверях физико-математического отделения и останавливал студента
вопросом: «Ты хочешь знать природу? Но что такое природа? Что такое знать?»
Ответом
на эти
вопросы Павлов излагал учение Шеллинга и Окена с такой пластической ясностью, которую никогда не имел ни один натурфилософ.
Болезненный, тихий по характеру, поэт и мечтатель, Станкевич, естественно, должен был больше любить созерцание и отвлеченное мышление, чем
вопросы жизненные и чисто практические; его артистический идеализм ему шел, это был «победный венок», выступавший
на его бледном, предсмертном челе юноши.
Отсюда легко понять поле,
на котором мы должны были непременно встретиться и сразиться. Пока прения шли о том, что Гете объективен, но что его объективность субъективна, тогда как Шиллер — поэт субъективный, но его субъективность объективна, и vice versa, [наоборот (лат.).] все шло мирно.
Вопросы более страстные не замедлили явиться.
Гегель во время своего профессората в Берлине, долею от старости, а вдвое от довольства местом и почетом, намеренно взвинтил свою философию над земным уровнем и держался в среде, где все современные интересы и страсти становятся довольно безразличны, как здания и села с воздушного шара; он не любил зацепляться за эти проклятые практические
вопросы, с которыми трудно ладить и
на которые надобно было отвечать положительно.
Гегель держался в кругу отвлечений для того, чтоб не быть в необходимости касаться эмпирических выводов и практических приложений, для них он избрал очень ловко тихое и безбурное море эстетики; редко выходил он
на воздух, и то
на минуту, закутавшись, как больной, но и тогда оставлял в диалектической запутанности именно те
вопросы, которые всего более занимали современного человека.
Разбираемая книга служила ему по большей части материальной точкой отправления,
на полдороге он бросал ее и впивался в какой-нибудь
вопрос.
Разное разрешение
вопросов, одинаково мучивших молодое поколение, обусловило распаденье
на разные круги.
Упрекать женщину в ее исключительном взгляде вряд справедливо ли. Разве кто-нибудь серьезно, честно старался разбить в них предрассудки? Их разбивает опыт, а оттого иногда ломится не предрассудок, а жизнь. Люди обходят
вопросы, нас занимающие, как старухи и дети обходят кладбища или места,
на которых…
Много воды утекло с тех пор, и мы встретили горный дух, остановивший наш бег, и они, вместо мира мощей, натолкнулись
на живые русские
вопросы.
Теперь благодаря железным дорогам
вопрос этот становится историческим, но тогда мы испытали немецкие почты с их клячами, хуже которых ничего нет
на свете, разве одни немецкие почтальоны.
Политический
вопрос с 1830 года делается исключительно
вопросом мещанским, и вековая борьба высказывается страстями и влечениями господствующего состояния. Жизнь свелась
на биржевую игру, все превратилось в меняльные лавочки и рынки — редакции журналов, избирательные собрания, камеры. Англичане до того привыкли все приводить, к лавочной номенклатуре, что называют свою старую англиканскую церковь — Old Shop. [Старая лавка (англ.).]
И что же они подвергнули суду всех голосов при современном состоянии общества?
Вопрос о существовании республики. Они хотели ее убить народом, сделать из нее пустое слово, потому что они не любили ее. Кто уважает истину — пойдет ли тот спрашивать мнение встречного-поперечного? Что, если б Колумб или Коперник пустили Америку и движение земли
на голоса?
Щель, сделавшаяся между партером и актерами, прикрытая сначала линючим ковром ламартиновского красноречия, делалась больше и больше; июньская кровь ее размыла, и тут-то раздраженному народу поставили
вопрос о президенте. Ответом
на него вышел из щели, протирая заспанные глаза, Людовик-Наполеон, забравший все в руки, то есть и мещан, которые воображали по старой памяти, что он будет царствовать, а они — править.
Прежде всякого вызова, более года тому назад, положено было запрещение
на мое именье, отобраны деловые бумаги, находившиеся в частных руках, наконец, захвачены деньги, 10000 фp., высланные мне из Москвы. Такие строгие и чрезвычайные меры против меня показывают, что я не только в чем-то обвиняем, но что, прежде всякого
вопроса, всякого суда, признан виновным и наказан — лишением части моих средств.
В большей части социальных сочинений важны не идеалы, которые почти всегда или недосягаемы в настоящем, или сводятся
на какое-нибудь одностороннее решение, а то, что, достигая до них, становится
вопросом.
Надобно
вопрос демократический и социальный поднять
на высоту предприятия европейской лиги.
Вы одни подняли
вопрос негации и переворота
на высоту науки, и вы первые сказали Франции, что нет спасения внутри разваливающегося здания, что и спасать из него нечего, что самые его понятия о свободе и революции проникнуты консерватизмом и реакцией.
На дороге говорили об разных разностях. Гарибальди дивился, что немцы не понимают, что в Дании побеждает не их свобода, не их единство, а две армии двух деспотических государств, с которыми они после не сладят. [Не странно ли, что Гарибальди в оценке своей шлезвиг-голштинского
вопроса встретился с К. Фогтом? (Прим. А. И. Герцена.)]
— Неужели вы думаете, — прибавил я, — что есть немцы, которые хотят отдать Венецию и квадрилатер? Может, еще Венецию, —
вопрос этот слишком
на виду, неправда этого дела очевидна, аристократическое имя действует
на них; а вы поговорите о Триесте, который им нужен для торговли, и о Галиции или Познани, которые им нужны для того, чтоб их цивилизовать.