Я отправился к ним. В этот день
мужу было легче, хотя на новой квартире он уже не вставал с постели; я был монтирован, [возбужден, взвинчен (от фр. être monté).] дурачился, сыпал остротами, рассказывал всякий вздор, морил больного со смеху и, разумеется, все это для того, чтоб заглушить ее и мое смущение. Сверх того, я чувствовал, что смех этот увлекает и пьянит ее.
Девушка, перепуганная будущностью, стала писать просьбу за просьбой; дело дошло до государя, он велел переследовать его и прислал из Петербурга чиновника. Вероятно, средства Ярыжкиной не шли до подкупа столичных, министерских и жандармских следопроизводителей, и дело приняло иной оборот. Помещица отправилась в Сибирь на поселение, ее
муж был взят под опеку, все члены уголовной палаты отданы под суд: чем их дело кончилось, не знаю.
Неточные совпадения
Мы остановились у старостихи,
муж ее
был на поле.
Надобно заметить, что эти вдовы еще незамужними, лет сорок, пятьдесят тому назад,
были прибежны к дому княгини и княжны Мещерской и с тех пор знали моего отца; что в этот промежуток между молодым шатаньем и старым кочевьем они лет двадцать бранились с
мужьями, удерживали их от пьянства, ходили за ними в параличе и снесли их на кладбище.
Она склонила голову перед Петром, потому что в звериной лапе его
была будущность России. Но она с ропотом и презрением приняла в своих стенах женщину, обагренную кровью своего
мужа, эту леди Макбет без раскаяния, эту Лукрецию Борджиа без итальянской крови, русскую царицу немецкого происхождения, — и она тихо удалилась из Москвы, хмуря брови и надувая губы.
Она
была вдова, и я еще помню ее
мужа; он
был небольшого роста, седенький старичок, пивший тайком от княгини настойки и наливки, ничем не занимавшийся путным в доме и привыкнувший к безусловной покорности жене, против которой иногда возмущался на словах, особенно после наливок, но никогда на деле.
Она не простилась ни с телом
мужа, ни с телом дочери, она их не видала после смерти и не
была на похоронах.
Со всем тем княгиня, в сущности, после смерти
мужа и дочерей скучала и бывала рада, когда старая француженка, бывшая гувернанткой при ее дочерях, приезжала к ней погостить недели на две или когда ее племянница из Корчевы навещала ее. Но все это
было мимоходом, изредка, а скучное с глазу на глаз с компаньонкой не наполняло промежутков.
Внутреннюю жизнь ее я вскоре разглядел. Она не любила
мужа и не могла его любить; ей
было лет двадцать пять, ему за пятьдесят — с этим, может, она бы сладила, но различие образования, интересов, характеров
было слишком резко.
Муж почти не выходил из комнаты; это
был сухой, черствый старик, чиновник с притязанием на помещичество, раздражительный, как все больные и как почти все люди, потерявшие состояние.
Все это
было при
муже; он не сказал ни слова.
На другой день утром я получил от соседки записку; это
была первая записка от нее. Она очень вежливо и осторожно уведомляла меня, что
муж ее недоволен тем, что она мне предложила сделать портрет, просила снисхождения к капризам больного, говорила, что его надобно щадить, и в заключение предлагала сделать портрет в другой день, не говоря об этом
мужу, — чтоб его не беспокоить.
Я горячо, может, через край горячо, благодарил ее, тайное делание портрета не принял, но тем не меньше эти две записки сблизили нас много. Отношения ее к
мужу, до которых я никогда бы не коснулся,
были высказаны. Между мною и ею невольно составлялось тайное соглашение, лига против него.
Мы застали Р. в обмороке или в каком-то нервном летаргическом сне. Это не
было притворством; смерть
мужа напомнила ей ее беспомощное положение; она оставалась одна с детьми в чужом городе, без денег, без близких людей. Сверх того, у ней бывали и прежде при сильных потрясениях эти нервные ошеломления, продолжавшиеся по нескольку часов. Бледная, как смерть, с холодным лицом и с закрытыми глазами, лежала она в этих случаях, изредка захлебываясь воздухом и без дыхания в промежутках.
Тут я понял, что
муж, в сущности,
был для меня извинением в своих глазах, — любовь откипела во мне. Я не
был равнодушен к ней, далеко нет, но это
было не то, чего ей надобно
было. Меня занимал теперь иной порядок мыслей, и этот страстный порыв словно для того обнял меня, чтоб уяснить мне самому иное чувство. Одно могу сказать я в свое оправдание — я
был искренен в моем увлечении.
Муж в церкви, скажут нам мудрые православия, не может
быть подозреваем, как и Цезарева жена!
В 1851 году я
был проездом в Берне. Прямо из почтовой кареты я отправился к Фогтову отцу с письмом сына. Он
был в университете. Меня встретила его жена, радушная, веселая, чрезвычайно умная старушка; она меня приняла как друга своего сына и тотчас повела показывать его портрет.
Мужа она не ждала ранее шести часов; мне его очень хотелось видеть, я возвратился, но он уже уехал на какую-то консультацию к больному.
В этой семье брак
будет нерасторгаем, но зато холодный как лед; брак, собственно, победа над любовью, чем меньше любви между женой-кухаркой и мужем-работником, тем лучше.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. А! так это тот самый, о котором
было писано
мужу.
Как велено, так сделано: // Ходила с гневом на сердце, // А лишнего не молвила // Словечка никому. // Зимой пришел Филиппушка, // Привез платочек шелковый // Да прокатил на саночках // В Екатеринин день, // И горя словно не
было! // Запела, как певала я // В родительском дому. // Мы
были однолеточки, // Не трогай нас — нам весело, // Всегда у нас лады. // То правда, что и мужа-то // Такого, как Филиппушка, // Со свечкой поискать…
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли бы надобно
было встретить отца родного, на которого вся надежда, который у нас один, как порох в глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться не могу. Где
муж? Где сын? Как в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
В минуты, когда мысль их обращается на их состояние, какому аду должно
быть в душах и
мужа и жены!
Г-жа Простакова (к
мужу). Завтре в шесть часов, чтоб карета подвезена
была к заднему крыльцу. Слышишь ли ты? Не прозевай.