Неточные совпадения
— Ужасный век! Мудрено ли, что ты кушаешь скоромное постом, когда
дети учат родителей! Куда мы
идем? Подумать страшно! Мы
с тобой, по счастью, не увидим.
Не вынес больше отец,
с него было довольно, он умер. Остались
дети одни
с матерью, кой-как перебиваясь
с дня на день. Чем больше было нужд, тем больше работали сыновья; трое блестящим образом окончили курс в университете и вышли кандидатами. Старшие уехали в Петербург, оба отличные математики, они, сверх службы (один во флоте, другой в инженерах), давали уроки и, отказывая себе во всем,
посылали в семью вырученные деньги.
Бледные, изнуренные,
с испуганным видом, стояли они в неловких, толстых солдатских шинелях
с стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд на гарнизонных солдат, грубо ровнявших их; белые губы, синие круги под глазами показывали лихорадку или озноб. И эти больные
дети без уходу, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует
с Ледовитого моря,
шли в могилу.
— Если бы не семья, не
дети, — говорил он мне, прощаясь, — я вырвался бы из России и
пошел бы по миру;
с моим Владимирским крестом на шее спокойно протягивал бы я прохожим руку, которую жал император Александр, — рассказывая им мой проект и судьбу художника в России.
Многие меня хвалили, находили во мне способности и
с состраданием говорили: „Если б приложить руки к этому
ребенку!“ — „Он дивил бы свет“, — договаривала я мысленно, и щеки мои горели, я спешила
идти куда-то, мне виднелись мои картины, мои ученики — а мне не давали клочка бумаги, карандаша…
Сначала она осмотрелась кругом, несколько дней она находила себе соперницу в молодой, милой, живой немке, которую я любил как
дитя,
с которой мне было легко именно потому, что ни ей не приходило в голову кокетничать со мной, ни мне
с ней. Через неделю она увидела, что Паулина вовсе не опасна. Но я не могу
идти дальше, не сказав несколько слов о ней.
Мы
с ней сели у окна, разговор не
шел; мы были похожи на
детей, посаженных за вину в пустую комнату.
Сначала были деньги, я всего накупила ему в самых больших магазейнах, а тут
пошло хуже да хуже, я все снесла «на крючок»; мне советовали отдать малютку в деревню; оно, точно, было бы лучше — да не могу; я посмотрю на него, посмотрю — нет, лучше вместе умирать; хотела места искать,
с ребенком не берут.
Между теми записками и этими строками прошла и совершилась целая жизнь, — две жизни,
с ужасным богатством счастья и бедствий. Тогда все дышало надеждой, все рвалось вперед, теперь одни воспоминания, один взгляд назад, — взгляд вперед переходит пределы жизни, он обращен на
детей. Я
иду спиной, как эти дантовские тени, со свернутой головой, которым il veder dinanziera tolto. [не дано было смотреть вперед (ит.).]
Часто, выбившись из сил, приходил он отдыхать к нам; лежа на полу
с двухлетним
ребенком, он играл
с ним целые часы. Пока мы были втроем, дело
шло как нельзя лучше, но при звуке колокольчика судорожная гримаса пробегала по лицу его, и он беспокойно оглядывался и искал шляпу; потом оставался, по славянской слабости. Тут одно слово, замечание, сказанное не по нем, приводило к самым оригинальным сценам и спорам…
Борьба насмерть
шла внутри ее, и тут, как прежде, как после, я удивлялся. Она ни разу не сказала слова, которое могло бы обидеть Катерину, по которому она могла бы догадаться, что Natalie знала о бывшем, — упрек был для меня. Мирно и тихо оставила она наш дом. Natalie ее отпустила
с такою кротостью, что простая женщина, рыдая, на коленях перед ней сама рассказала ей, что было, и все же наивное
дитя народа просила прощенья.
Мы были уж очень не
дети; в 1842 году мне стукнуло тридцать лет; мы слишком хорошо знали, куда нас вела наша деятельность, но
шли. Не опрометчиво, но обдуманно продолжали мы наш путь
с тем успокоенным, ровным шагом, к которому приучил нас опыт и семейная жизнь. Это не значило, что мы состарелись, нет, мы были в то же время юны, и оттого одни, выходя на университетскую кафедру, другие, печатая статьи или издавая газету, каждый день подвергались аресту, отставке, ссылке.
Если роды кончатся хорошо, все
пойдет на пользу; но мы не должны забывать, что по дороге может умереть
ребенок или мать, а может, и оба, и тогда — ну, тогда история
с своим мормонизмом начнет новую беременность…
«Отчего, — говорит опростоволосившаяся „La France“, — отчего Лондон никогда так не встречал маршала Пелисье, которого
слава так чиста?», и даже, несмотря на то, забыла она прибавить, что он выжигал сотнями арабов
с детьми и женами так, как у нас выжигают тараканов.
Апостол-воин, готовый проповедовать крестовый поход и
идти во главе его, готовый отдать за свой народ свою душу, своих
детей, нанести и вынести страшные удары, вырвать душу врага, рассеять его прах… и, позабывши потом победу, бросить окровавленный меч свой вместе
с ножнами в глубину морскую…
Неточные совпадения
У батюшки, у матушки //
С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком
шли, // Что год, то
дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог
с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!
Бежит лакей
с салфеткою, // Хромает: «Кушать подано!» // Со всей своею свитою, //
С детьми и приживалками, //
С кормилкою и нянькою, // И
с белыми собачками, //
Пошел помещик завтракать, // Работы осмотрев. //
С реки из лодки грянула // Навстречу барам музыка, // Накрытый стол белеется // На самом берегу… // Дивятся наши странники. // Пристали к Власу: «Дедушка! // Что за порядки чудные? // Что за чудной старик?»
— Если вы
пойдете за мной, я позову людей,
детей! Пускай все знают, что вы подлец! Я уезжаю нынче, а вы живите здесь
с своею любовницей!
Няня понесла
ребенка к матери. Агафья Михайловна
шла за ним
с распустившимся от нежности лицом.
Дети с испуганным и радостным визгом бежали впереди. Дарья Александровна,
с трудом борясь
с своими облепившими ее ноги юбками, уже не
шла, а бежала, не спуская
с глаз
детей. Мужчины, придерживая шляпы,
шли большими шагами. Они были уже у самого крыльца, как большая капля ударилась и разбилась о край железного жолоба.
Дети и за ними большие
с веселым говором вбежали под защиту крыши.