Неточные совпадения
— Ну, mon cher frère, [дорогой брат (фр.).] — заметил мой отец своим изученно бесстрастным голосом, — хорошо и вы исполнили последнюю волю родителя.
Лучше было бы забыть эти тяжелые напоминовения для вас, да и для нас.
Лучше бы и моралисты
пили себе Irich или Scotch whisky [ирландское или шотландское виски (англ.).] да молчали бы, а то с их бесчеловечной филантропией они накличутся на страшные ответы.
Если наружная кротость Александра
была личина, — не
лучше ли такое лицемерие, чем наглая откровенность самовластья?
Улыбнитесь, пожалуй, да только кротко, добродушно, так, как улыбаются, думая о своем пятнадцатом годе. Или не
лучше ли призадуматься над своим «Таков ли
был я, расцветая?» и благословить судьбу, если у вас
была юность (одной молодости недостаточно на это); благословить ее вдвое, если у вас
был тогда друг.
Отец мой редко бывал в
хорошем расположении духа, он постоянно
был всем недоволен. Человек большого ума, большой наблюдательности, он бездну видел, слышал, помнил; светский человек accompli, [совершенный (фр.).] он мог
быть чрезвычайно любезен и занимателен, но он не хотел этого и все более и более впадал в капризное отчуждение от всех.
— Ах, какая скука! Набоженство все! Не то, матушка, сквернит, что в уста входит, а что из-за уст; то ли
есть, другое ли — один исход; вот что из уст выходит — надобно наблюдать… пересуды да о ближнем. Ну,
лучше ты обедала бы дома в такие дни, а то тут еще турок придет — ему пилав надобно, у меня не герберг [постоялый двор, трактир (от нем. Herberge).] a la carte. [Здесь: с податей по карте (фр.).]
Влияние Химика заставило меня избрать физико-математическое отделение; может, еще
лучше было бы вступить в медицинское, но беды большой в том нет, что я сперва посредственно выучил, потом основательно забыл дифференциальные и интегральные исчисления.
— Какая смелость с вашей стороны, — продолжал он, — я удивляюсь вам; в нормальном состоянии никогда человек не может решиться на такой страшный шаг. Мне предлагали две, три партии очень
хорошие, но как я вздумаю, что у меня в комнате
будет распоряжаться женщина,
будет все приводить по-своему в порядок, пожалуй,
будет мне запрещать курить мой табак (он курил нежинские корешки), поднимет шум, сумбур, тогда на меня находит такой страх, что я предпочитаю умереть в одиночестве.
Ректором
был тогда Двигубский, один из остатков и образцов допотопных профессоров или,
лучше сказать, допожарных, то
есть до 1812 года.
Этот Промифей, воспетый не Глинкою, а самим Пушкиным в послании к Лукуллу,
был министр народного просвещения С. С. (еще не граф) Уваров, Он удивлял нас своим многоязычием и разнообразием всякой всячины, которую знал; настоящий сиделец за прилавком просвещения, он берег в памяти образчики всех наук, их казовые концы или,
лучше, начала.
В сельском хозяйстве он находил моральными качествами
хорошего петуха, если он «охотник
петь и до кур», и отличительным свойством аристократического барана — «плешивые коленки».
Жена рыдала на коленях у кровати возле покойника; добрый, милый молодой человек из университетских товарищей, ходивший последнее время за ним, суетился, отодвигал стол с лекарствами, поднимал сторы… я вышел вон, на дворе
было морозно и светло, восходящее солнце ярко светило на снег, точно будто сделалось что-нибудь
хорошее; я отправился заказывать гроб.
Иная восторженность
лучше всяких нравоучений хранит от истинных падений. Я помню юношеские оргии, разгульные минуты, хватавшие иногда через край; я не помню ни одной безнравственной истории в нашем кругу, ничего такого, отчего человек серьезно должен
был краснеть, что старался бы забыть, скрыть. Все делалось открыто, открыто редко делается дурное. Половина, больше половины сердца
была не туда направлена, где праздная страстность и болезненный эгоизм сосредоточиваются на нечистых помыслах и троят пороки.
Унтер-офицер заметил, что если я хочу
поесть, то надобно послать купить что-нибудь, что казенный паек еще не назначен и что он еще дня два не
будет назначен; сверх того, как он состоит из трех или четырех копеек серебром, то
хорошие арестанты предоставляют его в экономию.
— Вместо того чтоб губить людей, вы бы
лучше сделали представление о закрытии всех школ и университетов, это предупредит других несчастных, — а впрочем, вы можете делать что хотите, но делать без меня, нога моя не
будет в комиссии.
Соколовский, автор «Мироздания», «Хевери» и других довольно
хороших стихотворений, имел от природы большой поэтический талант, но не довольно дико самобытный, чтоб обойтись без развития, и не довольно образованный, чтоб развиться. Милый гуляка, поэт в жизни, он вовсе не
был политическим человеком. Он
был очень забавен, любезен, веселый товарищ в веселые минуты, bon vivant, [любитель хорошо пожить (фр.).] любивший покутить — как мы все… может, немного больше.
Жандарм пошел к смотрителю и требовал дощаника. Смотритель давал его нехотя, говорил, что, впрочем,
лучше обождать, что не ровен час. Жандарм торопился, потому что
был пьян, потому что хотел показать свою власть.
— Ха, ха, ха —
хорошая служба! Вам, разумеется, при такой службе
был досуг пировать и песни
петь. Аленицын! — закричал он.
Вы захотите меня притеснить, воспользоваться моей необходимостью и спросите за коляску тысячу пятьсот; я предложу вам рублей семьсот,
буду ходить всякий день торговаться; через неделю вы уступите за семьсот пятьдесят или восемьсот, — не
лучше ли с этого начать?
Это еще
лучше моей Василисы-Василья. Что значит грубый факт жизни перед высочайшим приказом? Павел
был поэт и диалектик самовластья!
Можно ли
было найти
лучше место для храма в память 1812 года как дальнейшую точку, до которой достигнул неприятель?
Это
было через край. Я соскочил с саней и пошел в избу. Полупьяный исправник сидел на лавке и диктовал полупьяному писарю. На другой лавке в углу сидел или,
лучше, лежал человек с скованными ногами и руками. Несколько бутылок, стаканы, табачная зола и кипы бумаг
были разбросаны.
Блудов, известный как продолжатель истории Карамзина, не написавший ни строки далее, и как сочинитель «Доклада следственной комиссии» после 14 декабря, которого
было бы
лучше совсем не писать, принадлежал к числу государственных доктринеров, явившихся в конце александровского царствования.
Небольшая ростом, высохнувшая, сморщившаяся, но вовсе не безобразная старушка обыкновенно сидела или,
лучше, лежала на большом неуклюжем диване, обкладенная подушками. Ее едва можно
было разглядеть; все
было белое: капот, чепец, подушки, чехлы на диване. Бледно-восковое и кружевно-нежное лицо ее вместе с слабым голосом и белой одеждой придавали ей что-то отошедшее, еле-еле дышащее.
Само собою разумеется, что «кузина» надавала книг без всякого разбора, без всяких объяснений, и я думаю, что в этом не
было вреда;
есть организации, которым никогда не нужна чужая помощь, опора, указка, которые всего
лучше идут там, где нет решетки.
Русские гувернанты у нас нипочем, по крайней мере так еще
было в тридцатых годах, а между тем при всех недостатках они все же
лучше большинства француженок из Швейцарии, бессрочно-отпускных лореток и отставных актрис, которые с отчаянья бросаются на воспитание как на последнее средство доставать насущный хлеб, — средство, для которого не нужно ни таланта, ни молодости, ничего — кроме произношения «гррра» и манер d'une dame de comptoir, [приказчицы (фр.).] которые часто у нас по провинциям принимаются за «
хорошие» манеры.
На другой день меня везли в Пермь, но прежде, нежели я
буду говорить о разлуке, расскажу, что еще мне мешало перед тюрьмой
лучше понять Natalie, больше сблизиться с нею. Я
был влюблен!
Сбитый канцелярией с моих занятий, я вел беспокойно праздную жизнь; при особенной удобовпечатлимости или,
лучше сказать, удободвижимости характера и отсутствии опытности можно
было ждать ряд всякого рода столкновений.
Тихо выпустила меня горничная, мимо которой я прошел, не смея взглянуть ей в лицо. Отяжелевший месяц садился огромным красным ядром — заря занималась.
Было очень свежо, ветер дул мне прямо в лицо — я вдыхал его больше и больше, мне надобно
было освежиться. Когда я подходил к дому — взошло солнце, и добрые люди, встречавшиеся со мной, удивлялись, что я так рано встал «воспользоваться
хорошей погодой».
Кетчер, конечно,
был способнее на все
хорошее и на все худое, чем на дипломатические переговоры, особенно с моим отцом.
Я
был раза два-три; он говорил о литературе, знал все новые русские книги, читал журналы, итак, мы с ним
были как нельзя
лучше.
— Видишь, — сказал Парфений, вставая и потягиваясь, — прыткий какой, тебе все еще мало Перми-то, не укатали крутые горы. Что, я разве говорю, что запрещаю? Венчайся себе, пожалуй, противузаконного ничего нет; но
лучше бы
было семейно да кротко. Пришлите-ка ко мне вашего попа, уломаю его как-нибудь; ну, только одно помните: без документов со стороны невесты и не пробуйте. Так «ни тюрьма, ни ссылка» — ишь какие нынче, подумаешь, люди стали! Ну, господь с вами, в добрый час, а с княгиней-то вы меня поссорите.
Сначала
были деньги, я всего накупила ему в самых больших магазейнах, а тут пошло хуже да хуже, я все снесла «на крючок»; мне советовали отдать малютку в деревню; оно, точно,
было бы
лучше — да не могу; я посмотрю на него, посмотрю — нет,
лучше вместе умирать; хотела места искать, с ребенком не берут.
У тебя, говорят, мысль идти в монастырь; не жди от меня улыбки при этой мысли, я понимаю ее, но ее надобно взвесить очень и очень. Неужели мысль любви не волновала твою грудь? Монастырь — отчаяние, теперь нет монастырей для молитвы. Разве ты сомневаешься, что встретишь человека, который тебя
будет любить, которого ты
будешь любить? Я с радостью сожму его руку и твою. Он
будет счастлив. Ежели же этот он не явится — иди в монастырь, это в мильон раз
лучше пошлого замужества.
Славянофилы, с своей стороны, начали официально существовать с войны против Белинского; он их додразнил до мурмолок и зипунов. Стоит вспомнить, что Белинский прежде писал в «Отечественных записках», а Киреевский начал издавать свой превосходный журнал под заглавием «Европеец»; эти названия всего
лучше доказывают, что вначале
были только оттенки, а не мнения, не партии.
Часто, выбившись из сил, приходил он отдыхать к нам; лежа на полу с двухлетним ребенком, он играл с ним целые часы. Пока мы
были втроем, дело шло как нельзя
лучше, но при звуке колокольчика судорожная гримаса пробегала по лицу его, и он беспокойно оглядывался и искал шляпу; потом оставался, по славянской слабости. Тут одно слово, замечание, сказанное не по нем, приводило к самым оригинальным сценам и спорам…
— Для людей? — спросил Белинский и побледнел. — Для людей? — повторил он и бросил свое место. — Где ваши люди? Я им скажу, что они обмануты; всякий открытый порок
лучше и человечественнее этого презрения к слабому и необразованному, этого лицемерия, поддерживающего невежество. И вы думаете, что вы свободные люди? На одну вас доску со всеми царями, попами и плантаторами. Прощайте, я не
ем постного для поучения, у меня нет людей!
— Слышал ли ты, что этот изверг врет? У меня давно язык чешется, да что-то грудь болит и народу много,
будь отцом родным, одурачь как-нибудь, прихлопни его, убей какой-нибудь насмешкой, ты это
лучше умеешь — ну, утешь.
Станкевич
был сын богатого воронежского помещика, сначала воспитывался на всей барской воле, в деревне, потом его посылали в острогожское училище (и это чрезвычайно оригинально). Для
хороших натур богатое и даже аристократическое воспитание очень хорошо. Довольство дает развязную волю и ширь всякому развитию и всякому росту, не стягивает молодой ум преждевременной заботой, боязнью перед будущим, наконец оставляет полную волю заниматься теми предметами, к которым влечет.
Я пожал руку жене — на лице у нее
были пятны, рука горела. Что за спех, в десять часов вечера, заговор открыт, побег, драгоценная жизнь Николая Павловича в опасности? «Действительно, — подумал я, — я виноват перед будочником, чему
было дивиться, что при этом правительстве какой-нибудь из его агентов прирезал двух-трех прохожих; будочники второй и третьей степени разве
лучше своего товарища на Синем мосту? А сам-то будочник будочников?»
Дубельт — лицо оригинальное, он, наверно, умнее всего Третьего и всех трех отделений собственной канцелярии. Исхудалое лицо его, оттененное длинными светлыми усами, усталый взгляд, особенно рытвины на щеках и на лбу — явно свидетельствовали, что много страстей боролось в этой груди, прежде чем голубой мундир победил или,
лучше, накрыл все, что там
было. Черты его имели что-то волчье и даже лисье, то
есть выражали тонкую смышленость хищных зверей, вместе уклончивость и заносчивость. Он
был всегда учтив.
Он велел синоду разобрать дело крестьян, а старика сослать на пожизненное заточение в Спасо-Евфимьевский монастырь; он думал, что православные монахи домучат его
лучше каторжной работы; но он забыл, что наши монахи не только православные, но люди, любящие деньги и водку, а раскольники водки не
пьют и денег не жалеют.
Дела о раскольниках
были такого рода, что всего
лучше было их совсем не подымать вновь, я их просмотрел и оставил в покое. Напротив, дела о злоупотреблении помещичьей власти следовало сильно перетряхнуть; я сделал все, что мог, и одержал несколько побед на этом вязком поприще, освободил от преследования одну молодую девушку и отдал под опеку одного морского офицера. Это, кажется, единственная заслуга моя по служебной части.
Новые друзья приняли нас горячо, гораздо
лучше, чем два года тому назад. В их главе стоял Грановский — ему принадлежит главное место этого пятилетия. Огарев
был почти все время в чужих краях. Грановский заменял его нам, и лучшими минутами того времени мы обязаны ему. Великая сила любви лежала в этой личности. Со многими я
был согласнее в мнениях, но с ним я
был ближе — там где-то, в глубине души.
Это так озадачило кавалериста, что он попросил позволения снова осмотреть лошадь, и, осмотревши, отказался, говоря: «Хороша должна
быть лошадь, за которую хозяину совестно
было деньги взять…» Где же
лучше можно
было взять редактора?
— Un bon citoyen [
Хороший гражданин (фр.).] уважает законы страны, какие бы они ни
были… [Впоследствии профессор Чичерин проповедовал что-то подобное в Московском университете. (Прим. А. И. Герцена.)]
— Вероятно, это по тому знаменитому правилу, что все же
лучше, чтобы
была дурная погода, чем чтоб совсем погоды не
было.
— Это невозможно, я никогда не осмелюсь написать это, — и он еще больше покраснел. — Право,
лучше было бы вам изменить ваше решение, пока все это еще келейно. (Консул, верно, думал, что III Отделение — монастырь.)
В полгода он сделал в школе большие успехи. Его голос
был voilé; [приглушенный (фр.).] он мало обозначал ударения, но уже говорил очень порядочно по-немецки и понимал все, что ему говорили с расстановкой; все шло как нельзя
лучше — проезжая через Цюрих, я благодарил директора и совет, делал им разные любезности, они — мне.
…Кроме швейцарской натурализации, я не принял бы в Европе никакой, ни даже английской; поступить добровольно в подданство чье бы то ни
было мне противно. Не скверного барина на
хорошего хотел переменить я, а выйти из крепостного состояния в свободные хлебопашцы. Для этого предстояли две страны: Америка и Швейцария.