Неточные совпадения
Чиновничество царит
в северо-восточных губерниях
Руси и
в Сибири; тут оно раскинулось беспрепятственно, без оглядки… даль страшная, все участвуют
в выгодах, кража становится res publica. [
общим делом (лат.).] Самая власть, царская, которая бьет как картечь, не может пробить эти подснежные болотистые траншеи из топкой грязи. Все меры правительства ослаблены, все желания искажены; оно обмануто, одурачено, предано, продано, и все с видом верноподданнического раболепия и с соблюдением всех канцелярских форм.
На этой вере друг
в друга, на этой
общей любви имеем право и мы поклониться их гробам и бросить нашу горсть земли на их покойников с святым желанием, чтоб на могилах их, на могилах наших расцвела сильно и широко молодая
Русь!». [«Колокол», 15 января 1861. (Прим. А. И. Герцена.)]
Впоследствии, поощренный успехом моего изобретения, я открыл и ввел в обиход тюрьмы целый ряд маленьких усовершенствований, но они касались деталей: формы замков и т. п., и, как все другие маленькие изобретения, влились
в общее русло жизни, увеличив ее правильность и красоту, но не сохранив за собою имени автора. Окошечко же в двери — мое, и всякого, кто осмелится отрицать это, я назову лжецом и негодяем.
Неточные совпадения
— У Чехова — тоже нет общей-то идеи. У него чувство недоверия к человеку, к народу. Лесков вот
в человека верил, а
в народ — тоже не очень. Говорил: «Дрянь славянская, навоз родной». Но он, Лесков, пронзил всю
Русь. Чехов премного обязан ему.
Изредка, время от времени,
в полку наступали дни какого-то
общего, повального, безобразного кутежа. Может быть, это случалось
в те странные моменты, когда люди, случайно между собой связанные, но все вместе осужденные на скучную бездеятельность и бессмысленную жестокость, вдруг прозревали
в глазах друг у друга, там, далеко,
в запутанном и угнетенном сознании, какую-то таинственную искру ужаса, тоски и безумия. И тогда спокойная, сытая, как у племенных быков, жизнь точно выбрасывалась из своего
русла.
Темно-голубые небеса становились час от часу прозрачнее и белее; величественная Волга подернулась туманом; восток запылал, и первый луч восходящего солнца, осыпав искрами позлащенные главы соборных храмов, возвестил наступление незабвенного дня,
в который раздался и прогремел по всей земле русской первый
общий клик: «Умрем за веру православную и святую
Русь!»
Пестрые лохмотья, развешанные по кустам, белые рубашки, сушившиеся на веревочке, верши, разбросанные
в беспорядке, саки, прислоненные к углу, и между ними новенький сосновый, лоснящийся как золото, багор, две-три ступеньки, вырытые
в земле для удобного схода на озеро, темный, засмоленный челнок, качавшийся
в синей тени раскидистых ветел, висевших над водою, — все это представляло
в общем обыкновенно живописную, миловидную картину, которых так много на
Руси, но которыми наши пейзажисты, вероятно, от избытка пылкой фантазии и чересчур сильного поэтического чувства, стремящегося изображать румяные горы, кипарисы, похожие на ворохи салата, и восточные гробницы, похожие на куски мыла, — никак не хотят пользоваться.
Товарищи! мы выступаем завтра // Из Кракова. Я, Мнишек, у тебя // Остановлюсь
в Самборе на три дня. // Я знаю: твой гостеприимный замок // И пышностью блистает благородной, // И славится хозяйкой молодой. — // Прелестную Марину я надеюсь // Увидеть там. А вы, мои друзья, // Литва и
Русь, вы, братские знамена // Поднявшие на
общего врага, // На моего коварного злодея, // Сыны славян, я скоро поведу //
В желанный бой дружины ваши грозны. — // Но между вас я вижу новы лица.