Неточные совпадения
А Платон-то, как драгун свалился, схватил его за
ноги и стащил
в творило, так его и бросил, бедняжку, а еще он был жив; лошадь его стоит, ни с места, и бьет
ногой землю, словно понимает; наши люди заперли ее
в конюшню, должно быть, она там сгорела.
Года через два или три, раз вечером сидели у моего отца два товарища по полку: П. К. Эссен, оренбургский генерал-губернатор, и А. Н. Бахметев, бывший наместником
в Бессарабии, генерал, которому под Бородином оторвало
ногу. Комната моя была возле залы,
в которой они уселись. Между прочим, мой отец сказал им, что он говорил с князем Юсуповым насчет определения меня на службу.
Справедливее следует исключить каких-нибудь временщиков, фаворитов и фавориток, барских барынь, наушников; но, во-первых, они составляют исключение, это — Клейнмихели конюшни, Бенкендорфы от погреба, Перекусихины
в затрапезном платье, Помпадур на босую
ногу; сверх того, они-то и ведут себя всех лучше, напиваются только ночью и платья своего не закладывают
в питейный дом.
И, обиженный неблагодарностью своего друга, он нюхал с гневом табак и бросал Макбету
в нос, что оставалось на пальцах, после чего тот чихал, ужасно неловко лапой снимал с глаз табак, попавший
в нос, и, с полным негодованием оставляя залавок, царапал дверь; Бакай ему отворял ее со словами «мерзавец!» и давал ему
ногой толчок. Тут обыкновенно возвращались мальчики, и он принимался ковырять масло.
— Что это вас нигде не сыщешь, и чай давно подан, и все
в сборе, я уже искала, искала вас,
ноги устали, не под лета мне бегать; да и что это на сырой траве лежать?.. вот будет завтра насморк, непременно будет.
Около того времени, как тверская кузина уехала
в Корчеву, умерла бабушка Ника, матери он лишился
в первом детстве.
В их доме была суета, и Зонненберг, которому нечего было делать, тоже хлопотал и представлял, что сбит с
ног; он привел Ника с утра к нам и просил его на весь день оставить у нас. Ник был грустен, испуган; вероятно, он любил бабушку. Он так поэтически вспомнил ее потом...
Мы не знали всей силы того, с чем вступали
в бой, но бой приняли. Сила сломила
в нас многое, но не она нас сокрушила, и ей мы не сдались несмотря на все ее удары. Рубцы, полученные от нее, почетны, — свихнутая
нога Иакова была знамением того, что он боролся ночью с богом.
Бахметев имел какую-то тень влияния или, по крайней мере, держал моего отца
в узде. Когда Бахметев замечал, что мой отец уж через край не
в духе, он надевал шляпу и, шаркая по-военному
ногами, говорил...
Раз
в досаде он не мог отворить дверь и толкнул ее, что есть сил,
ногой, говоря: «Что за проклятые двери!»
Я практически очутился на воле и на своих
ногах в ссылке; если б меня не сослали, вероятно, тот же режим продолжался бы до двадцати пяти лет… до тридцати пяти.
Когда один из друзей его явился просить тело для погребения, никто не знал, где оно; солдатская больница торгует трупами, она их продает
в университет,
в медицинскую академию, вываривает скелеты и проч. Наконец он нашел
в подвале труп бедного Полежаева, — он валялся под другими, крысы объели ему одну
ногу.
Оставя жандармов внизу, молодой человек второй раз пошел на чердак; осматривая внимательно, он увидел небольшую дверь, которая вела к чулану или к какой-нибудь каморке; дверь была заперта изнутри, он толкнул ее
ногой, она отворилась — и высокая женщина, красивая собой, стояла перед ней; она молча указывала ему на мужчину, державшего
в своих руках девочку лет двенадцати, почти без памяти.
— Вместо того чтоб губить людей, вы бы лучше сделали представление о закрытии всех школ и университетов, это предупредит других несчастных, — а впрочем, вы можете делать что хотите, но делать без меня,
нога моя не будет
в комиссии.
Иной, точно, сначала такой сердитый, бьет передними и задними
ногами, кричит, ругается, и
в отставку, говорит, выгоню, и
в губернию, говорит, отпишу — ну, знаете, наше дело подчиненное, смолчишь и думаешь: дай срок, надорвется еще! так это — еще первая упряжка.
Он был давно сердит на какого-то мещанина, поймал его как-то у себя
в доме, связал по рукам и
ногам и вырвал у него зуб.
Мужик видит и бледнеет, ставит шляпу у
ног и вынимает полотенце, чтоб обтереть пот. Судья все молчит и
в книжке листочки перевертывает.
Само собою разумеется, что Витберга окружила толпа плутов, людей, принимающих Россию — за аферу, службу — за выгодную сделку, место — за счастливый случай нажиться. Не трудно было понять, что они под
ногами Витберга выкопают яму. Но для того чтоб он, упавши
в нее, не мог из нее выйти, для этого нужно было еще, чтоб к воровству прибавилась зависть одних, оскорбленное честолюбие других.
Пока я занимался размещением деревянной посуды и вотских нарядов, меда и чугунных решеток, а Тюфяев продолжал брать свирепые меры для вящего удовольствия «его высочества», оно изволило прибыть
в Орлов, и громовая весть об аресте орловского городничего разнеслась по городу. Тюфяев пожелтел и как-то неверно начал ступать
ногами.
Это было через край. Я соскочил с саней и пошел
в избу. Полупьяный исправник сидел на лавке и диктовал полупьяному писарю. На другой лавке
в углу сидел или, лучше, лежал человек с скованными
ногами и руками. Несколько бутылок, стаканы, табачная зола и кипы бумаг были разбросаны.
Дело это было мне знакомое: я уже
в Вятке поставил на
ноги неофициальную часть «Ведомостей» и поместил
в нее раз статейку, за которую чуть не попал
в беду мой преемник. Описывая празднество на «Великой реке», я сказал, что баранину, приносимую на жертву Николаю Хлыновскому,
в стары годы раздавали бедным, а нынче продают. Архиерей разгневался, и губернатор насилу уговорил его оставить дело.
Труп Небабы лежал у церковной стены, а возле ружье. Он застрелился супротив окон своего дома, на
ноге оставалась веревочка, которой он спустил курок. Инспектор врачебной управы плавно повествовал окружающим, что покойник нисколько не мучился; полицейские приготовлялись нести его
в часть.
В Перми,
в Вятке на меня смотрели совсем иначе, чем
в Москве; там я был молодым человеком, жившим
в родительском доме, здесь,
в этом болоте, я стал на свои
ноги, был принимаем за чиновника, хотя и не был вовсе им.
Года за два до перевода
в Вятку он начал хиреть, какая-то рана на
ноге развилась
в костоеду, старик сделался угрюм и тяжел, боялся своей болезни и смотрел взглядом тревожной и беспомощной подозрительности на свою жену.
Сенатор, проходя по зале, встретил компаньонку. «Прошу не забываться!» — закричал он на нее, грозя пальцем. Она, рыдая, пошла
в спальню, где княгиня уже лежала
в постели и четыре горничные терли ей руки и
ноги, мочили виски уксусом и капали гофманские капли на сахар.
Я воротилась к матери, она ничего, добрая, простила меня, любит маленького, ласкает его; да вот пятый месяц как отнялись
ноги; что доктору переплатили и
в аптеку, а тут, сами знаете, нынешний год уголь, хлеб — все дорого; приходится умирать с голоду.
Чиновники знают только гражданские и уголовные дела, купец считает делом одну торговлю, военные называют делом шагать по-журавлиному и вооружаться с
ног до головы
в мирное время.
С ним пришел, вероятно, его адъютант, тончайший корнет
в мире, с неслыханно длинными
ногами, белокурый, с крошечным беличьим лицом и с тем добродушным выражением, которое часто остается у матушкиных сынков, никогда ничему не учившихся или, по крайней мере, не выучившихся.
А ведь пресмешно, сколько секретарей, асессоров, уездных и губернских чиновников домогались, долго, страстно, упорно домогались, чтоб получить это место; взятки были даны, святейшие обещания получены, и вдруг министр, исполняя высочайшую волю и
в то же время делая отместку тайной полиции, наказывал меня этим повышением, бросал человеку под
ноги, для позолоты пилюли, это место — предмет пламенных желаний и самолюбивых грез, — человеку, который его брал с твердым намерением бросить при первой возможности.
Минут через пять взошла твердым шагом высокая старуха, с строгим лицом, носившим следы большой красоты;
в ее осанке, поступи и жестах выражались упрямая воля, резкий характер и резкий ум. Она проницательно осмотрела меня с головы до
ног, подошла к дивану, отодвинула одним движением руки стол и сказала мне...
Она поехала
в Англию. Блестящая, избалованная придворной жизнью и снедаемая жаждой большого поприща, она является львицей первой величины
в Лондоне и играет значительную роль
в замкнутом и недоступном обществе английской аристократии. Принц Валлийский, то есть будущий король Георг IV, у ее
ног, вскоре более… Пышно и шумно шли годы ее заграничного житья, но шли и срывали цветок за цветком.
Так, поверите ли, старики, покрытые кавалериями, едва таскавшие
ноги, наперерыв бросались
в переднюю подать мне салоп или теплые башмаки.
Все это вздор, это подчиненные его небось распускают слух. Все они не имеют никакого влияния; они не так себя держат и не на такой
ноге, чтоб иметь влияние… Вы уже меня простите, взялась не за свое дело; знаете, что я вам посоветую? Что вам
в Новгород ездить! Поезжайте лучше
в Одессу, подальше от них, и город почти иностранный, да и Воронцов, если не испортился, человек другого «режиму».
— Болен, — отвечал я, встал, раскланялся и уехал.
В тот же день написал я рапорт о моей болезни, и с тех пор
нога моя не была
в губернском правлении. Потом я подал
в отставку «за болезнию». Отставку мне сенат дал, присовокупив к ней чин надворного советника; но Бенкендорф с тем вместе сообщил губернатору что мне запрещен въезд
в столицы и велено жить
в Новгороде.
Он ездил
в этой стране исторического бесправия для «юридыческих» комментарий к Пухте и Савиньи, вместо фанданго и болеро смотрел на восстание
в Барцелоне (окончившееся совершенно тем же, чем всякая качуча, то есть ничем) и так много рассказывал об нем, что куратор Строганов, качая головой, стал посматривать на его больную
ногу и бормотал что-то о баррикадах, как будто сомневаясь, что «радикальный юрист» зашиб себе
ногу, свалившись
в верноподданническом Дрездене с дилижанса на мостовую.
Император Александр I был слишком хорошо воспитан, чтобы любить грубую лесть; он с отвращением слушал
в Париже презрительные и ползающие у
ног победителя речи академиков.
Нельзя же двум великим историческим личностям, двум поседелым деятелям всей западной истории, представителям двух миров, двух традиций, двух начал — государства и личной свободы, нельзя же им не остановить, не сокрушить третью личность, немую, без знамени, без имени, являющуюся так не вовремя с веревкой рабства на шее и грубо толкающуюся
в двери Европы и
в двери истории с наглым притязанием на Византию, с одной
ногой на Германии, с другой — на Тихом океане.
Как они ни бились
в формах гегелевской методы, какие ни делали построения, Хомяков шел с ними шаг
в шаг и под конец дул на карточный дом логических формул или подставлял
ногу и заставлял их падать
в «материализм», от которого они стыдливо отрекались, или
в «атеизм», которого они просто боялись.
В глухую ночь, когда «Москвитянин» тонул и «Маяк» не светил ему больше из Петербурга, Белинский, вскормивши своей кровью «Отечественные записки», поставил на
ноги их побочного сына и дал им обоим такой толчок, что они могли несколько лет продолжать свой путь с одними корректорами и батырщиками, литературными мытарями и книжными грешниками.
Ногам было просто больно, я зарыл их
в солому, потом почтальон дал мне какой-то воротник, но и это мало помогло.
Тут, по счастью, я вспомнил, что
в Париже,
в нашем посольстве, объявляя Сазонову приказ государя возвратиться
в Россию, секретарь встал, и Сазонов, ничего не подозревая, тоже встал, а секретарь это делал из глубокого чувства долга, требующего, чтоб верноподданный держал спину на
ногах и несколько согбенную голову, внимая монаршую волю. А потому, по мере того как консул вставал, я глубже и покойнее усаживался
в креслах и, желая, чтоб он это заметил, сказал ему, кивая головой...
Лондон ждет приезжего часов семь на
ногах, овации растут с каждым днем; появление человека
в красной рубашке на улице делает взрыв восторга, толпы провожают его ночью,
в час, из оперы, толпы встречают его утром,
в семь часов, перед Стаффорд Гаузом.
Когда я кончил и человек подал обед, я заметил, что я не один; небольшого роста белокурый молодой человек с усиками и
в синей пальто-куртке, которую носят моряки, сидел у камина, a l'americaine [по-американски (фр.).] хитро утвердивши
ноги в уровень с ушами.
В то самое время, как Гарибальди называл Маццини своим «другом и учителем», называл его тем ранним, бдящим сеятелем, который одиноко стоял на поле, когда все спало около него, и, указывая просыпавшимся путь, указал его тому рвавшемуся на бой за родину молодому воину, из которого вышел вождь народа итальянского;
в то время, как, окруженный друзьями, он смотрел на плакавшего бедняка-изгнанника, повторявшего свое «ныне отпущаеши», и сам чуть не плакал —
в то время, когда он поверял нам свой тайный ужас перед будущим, какие-то заговорщики решили отделаться, во что б ни стало, от неловкого гостя и, несмотря на то, что
в заговоре участвовали люди, состарившиеся
в дипломациях и интригах, поседевшие и падшие на
ноги в каверзах и лицемерии, они сыграли свою игру вовсе не хуже честного лавочника, продающего на свое честное слово смородинную ваксу за Old Port.
Да неужели самоуправление желудком и
ногами меньше свято, чем произвол богоугодных заведений, служащих введением
в кладбище?
При каждом имени врывались
в дверь и потом покойно плыли старые и молодые кринолины, аэростаты, седые головы и головы без волос, крошечные и толстенькие старички-крепыши и какие-то худые жирафы без задних
ног, которые до того вытянулись и постарались вытянуться еще, что как-то подпирали верхнюю часть головы на огромные желтые зубы…