Неточные совпадения
Итак, скажи — с некоторого времени я решительно так полон, можно сказать, задавлен ощущениями и мыслями, что мне, кажется, мало того, кажется, — мне врезалась мысль, что мое призвание — быть поэтом, стихотворцем или музыкантом, alles eins, [все одно (нем.).] но я чувствую необходимость жить
в этой мысли, ибо имею какое-то самоощущение, что я поэт; положим, я еще пишу дрянно, но этот огонь
в душе, эта полнота чувств дает мне
надежду, что я буду, и порядочно (извини за такое пошлое выражение), писать.
— Я, — сказал он, — пришел поговорить с вами перед окончанием ваших показаний. Давнишняя связь моего покойного отца с вашим заставляет меня принимать
в вас особенное участие. Вы молоды и можете еще сделать карьеру; для этого вам надобно выпутаться из дела… а это зависит, по счастию, от вас. Ваш отец очень принял к сердцу ваш арест и живет теперь
надеждой, что вас выпустят; мы с князем Сергием Михайловичем сейчас говорили об этом и искренно готовы многое сделать; дайте нам средства помочь.
Жаль было прежней жизни, и так круто приходилось ее оставить… не простясь. Видеть Огарева я не имел
надежды. Двое из друзей добрались ко мне
в последние дни, но этого мне было мало.
На другой день с девяти часов утра полицмейстер был уже налицо
в моей квартире и торопил меня. Пермский жандарм, гораздо более ручной, чем Крутицкий, не скрывая радости, которую ему доставляла
надежда, что он будет 350 верст пьян, работал около коляски. Все было готово; я нечаянно взглянул на улицу — идет мимо Цеханович, я бросился к окну.
Начало отчета о занятиях комитета,
в котором я говорил о
надеждах и проектах, потому что
в настоящем ничего не было, тронули Аленицына до глубины душевной.
В 1846,
в начале зимы, я был
в последний раз
в Петербурге и видел Витберга. Он совершенно гибнул, даже его прежний гнев против его врагов, который я так любил, стал потухать;
надежд у него не было больше, он ничего не делал, чтоб выйти из своего положения, ровное отчаяние докончило его, существование сломилось на всех составах. Он ждал смерти.
«С Новым годом! С новым счастьем!..» —
в самом деле, с новым счастьем. Разве я не был на возвратном пути? Всякий час приближал меня к Москве, — сердце было полно
надежд.
А встретить тебя
в самом деле я не хотел бы. Ты
в моем воображении осталась с твоим юным лицом, с твоими кудрями blond cendré, [пепельного цвета (фр.).] останься такою, ведь и ты, если вспоминаешь обо мне, то помнишь стройного юношу с искрящимся взглядом, с огненной речью, так и помни и не знай, что взгляд потух, что я отяжелел, что морщины прошли по лбу, что давно нет прежнего светлого и оживленного выражения
в лице, которое Огарев называл «выражением
надежды», да нет и
надежд.
Немки пропадали со скуки и, увидевши человека, который если не хорошо, то понятно мог объясняться по-немецки, пришли
в совершенный восторг, запоили меня кофеем и еще какой-то «калтешале», [прохладительным напитком (от нем. kaLte SchaLe).] рассказали мне все свои тайны, желания и
надежды и через два дня называли меня другом и еще больше потчевали сладкими мучнистыми яствами с корицей.
В ссылке я потерял всякую
надежду на скорое путешествие, знал, как трудно будет получить дозволение, и, сверх того, мне казалось неделикатно, после насильственной разлуки, настаивать на добровольной.
Сейчас написал я к полковнику письмо,
в котором просил о пропуске тебе, ответа еще нет. У вас это труднее будет обделать, я полагаюсь на маменьку. Тебе счастье насчет меня, ты была последней из моих друзей, которого я видел перед взятием (мы расстались с твердой
надеждой увидеться скоро,
в десятом часу, а
в два я уже сидел
в части), и ты первая опять меня увидишь. Зная тебя, я знаю, что это доставит тебе удовольствие, будь уверена, что и мне также. Ты для меня родная сестра.
Я решился писать; но одно воспоминание вызывало сотни других, все старое, полузабытое воскресало — отроческие мечты, юношеские
надежды, удаль молодости, тюрьма и ссылка [Рассказ о «Тюрьме и ссылке» составляет вторую часть записок.
В нем всего меньше речь обо мне, он мне показался именно потому занимательнее для публики. (Прим. А. И. Герцена.)] — эти ранние несчастия, не оставившие никакой горечи на душе, пронесшиеся, как вешние грозы, освежая и укрепляя своими ударами молодую жизнь.
Много смеялись мы его рассказам, но не веселым смехом, а тем, который возбуждал иногда Гоголь. У Крюкова, у Е. Корша остроты и шутки искрились, как шипучее вино, от избытка сил. Юмор Галахова не имел ничего светлого, это был юмор человека, живущего
в разладе с собой, со средой, сильно жаждущего выйти на покой, на гармонию — но без большой
надежды.
В его убеждениях не неуверенное пытанье почвы, не печальное сознание проповедника
в пустыне, не темное придыхание; не дальние
надежды, а фанатическая вера, нетерпимая, втесняющая, односторонняя, та, которая предваряет торжество.
…Три года тому назад я сидел у изголовья больной и видел, как смерть стягивала ее безжалостно шаг за шагом
в могилу. Эта жизнь была все мое достояние. Мгла стлалась около меня, я дичал
в тупом отчаянии, но не тешил себя
надеждами, не предал своей горести ни на минуту одуряющей мысли о свидании за гробом.
Из революции они хотели сделать свою республику, но она ускользнула из-под их пальца так, как античная цивилизация ускользнула от варваров, то есть без места
в настоящем, но с
надеждой на instaurationem magnam. [великое восстановление (лат.).]
Люди, стоявшие во главе движения, обманутые
в своих
надеждах, теряли голову.
Сверх того, Америка, как сказал Гарибальди, — «страна забвения родины»; пусть же
в нее едут те, которые не имеют веры
в свое отечество, они должны ехать с своих кладбищ; совсем напротив, по мере того как я утрачивал все
надежды на романо-германскую Европу, вера
в Россию снова возрождалась — но думать о возвращении при Николае было бы безумием.
За неимением другого, тут есть наследство примера, наследство фибрина. Каждый начинает сам и знает, что придет время и его выпроводит старушка бабушка по стоптанной каменной лестнице, — бабушка, принявшая своими руками
в жизнь три поколения, мывшая их
в маленькой ванне и отпускавшая их с полною
надеждой; он знает, что гордая старушка уверена и
в нем, уверена, что и из него выйдет что-нибудь… и выйдет непременно!
Последний раз я виделся с Прудоном
в С.-Пелажи, меня высылали из Франции, — ему оставались еще два года тюрьмы. Печально простились мы с ним, не было ни тени близкой
надежды. Прудон сосредоточенно молчал, досада кипела во мне; у обоих было много дум
в голове, но говорить не хотелось.
Немец сел против меня и трагически начал мне рассказывать, как его патрон-француз надул, как он три года эксплуатировал его, заставляя втрое больше работать, лаская
надеждой, что он его примет
в товарищи, и вдруг, не говоря худого слова, уехал
в Париж и там нашел товарища.
В силу этого немец сказал ему, что он оставляет место, а патрон не возвращается…
Затем разговор переменился. Февральская революция и 1848 год вышли из могилы и снова стали передо мной
в том же образе тогдашнего трибуна, с несколькими морщинами и сединами больше. Тот же слог, те же мысли, те же обороты, а главное — та же
надежда.
Неточные совпадения
Хлестаков. Да, и
в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же
в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная
в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „
Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли бы надобно было встретить отца родного, на которого вся
надежда, который у нас один, как порох
в глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться не могу. Где муж? Где сын? Как
в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
Слобода смолкла, но никто не выходил."Чаяли стрельцы, — говорит летописец, — что новое сие изобретение (то есть усмирение посредством ломки домов), подобно всем прочим, одно мечтание представляет, но недолго пришлось им
в сей сладкой
надежде себя утешать".
Догадку эту отчасти оправдывает то обстоятельство, что
в глуповском архиве до сих пор существует листок, очевидно принадлежавший к полной биографии Двоекурова и до такой степени перемаранный, что, несмотря на все усилия, издатель «Летописи» мог разобрать лишь следующее: «Имея немалый рост… подавал твердую
надежду, что…
Щепки, навоз, солома, мусор — все уносилось быстриной
в неведомую даль, и Угрюм-Бурчеев с удивлением, доходящим до испуга, следил"непонятливым"оком за этим почти волшебным исчезновением его
надежд и намерений.