Неточные совпадения
Пожар достиг
в эти дня страшных размеров: накалившийся
воздух, непрозрачный от дыма, становился невыносимым от жара. Наполеон был одет и ходил по комнате, озабоченный, сердитый, он начинал чувствовать, что опаленные лавры его скоро замерзнут и что тут не отделаешься такою шуткою, как
в Египте. План войны был нелеп, это знали все, кроме Наполеона: Ней и Нарбон, Бертье и простые офицеры; на все возражения он отвечал кабалистическим словом; «Москва»;
в Москве догадался и он.
Между тем лошади были заложены;
в передней и
в сенях собирались охотники до придворных встреч и проводов: лакеи, оканчивающие жизнь на хлебе и чистом
воздухе, старухи, бывшие смазливыми горничными лет тридцать тому назад, — вся эта саранча господских домов, поедающая крестьянский труд без собственной вины, как настоящая саранча.
В силу этого и Карл Иванович любил и узкие платья, застегнутые и с перехватом,
в силу этого и он был строгий блюститель собственных правил и, положивши вставать
в шесть часов утра, поднимал Ника
в 59 минут шестого, и никак не позже одной минуты седьмого, и отправлялся с ним на чистый
воздух.
Доля их шла
в Кремль; там на чистом
воздухе, окруженный высшим духовенством, стоял коленопреклоненный митрополит и молился — да мимо идет чаша сия.
Пришедши
в первый этап на Воробьевых горах, Сунгуров попросил у офицера позволения выйти на
воздух из душной избы, битком набитой ссыльными.
Сон переносил на волю, иной раз
в просоньях казалось: фу, какие тяжелые грезы приснились — тюрьма, жандармы, и радуешься, что все это сон, а тут вдруг прогремит сабля по коридору, или дежурный офицер отворит дверь, сопровождаемый солдатом с фонарем, или часовой прокричит нечеловечески «кто идет?», или труба под самым окном резкой «зарей» раздерет утренний
воздух…
Канцелярия была без всякого сравнения хуже тюрьмы. Не матерьяльная работа была велика, а удушающий, как
в собачьем гроте,
воздух этой затхлой среды и страшная, глупая потеря времени, вот что делало канцелярию невыносимой. Аленицын меня не теснил, он был даже вежливее, чем я ожидал, он учился
в казанской гимназии и
в силу этого имел уважение к кандидату Московского университета.
…Прошли недели две. Мужу было все хуже и хуже,
в половину десятого он просил гостей удаляться, слабость, худоба и боль возрастали. Одним вечером, часов
в девять, я простился с больным. Р. пошла меня проводить.
В гостиной полный месяц стлал по полу три косые бледно-фиолетовые полосы. Я открыл окно,
воздух был чист и свеж, меня так им и обдало.
Мы застали Р.
в обмороке или
в каком-то нервном летаргическом сне. Это не было притворством; смерть мужа напомнила ей ее беспомощное положение; она оставалась одна с детьми
в чужом городе, без денег, без близких людей. Сверх того, у ней бывали и прежде при сильных потрясениях эти нервные ошеломления, продолжавшиеся по нескольку часов. Бледная, как смерть, с холодным лицом и с закрытыми глазами, лежала она
в этих случаях, изредка захлебываясь
воздухом и без дыхания
в промежутках.
…Сбитый с толку, предчувствуя несчастия, недовольный собою, я жил
в каком-то тревожном состоянии; снова кутил, искал рассеяния
в шуме, досадовал за то, что находил его, досадовал за то, что не находил, и ждал, как чистую струю
воздуха середь пыльного жара, несколько строк из Москвы от Natalie. Надо всем этим брожением страстей всходил светлее и светлее кроткий образ ребенка-женщины. Порыв любви к Р. уяснил мне мое собственное сердце, раскрыл его тайну.
«…Будем детьми, назначим час,
в который нам обоим непременно быть на
воздухе, час,
в который мы будем уверены, что нас ничего не делит, кроме одной дали.
В восемь часов вечера и тебе, верно, свободно? А то я давеча вышла было на крыльцо да тотчас возвратилась, думая, что ты был
в комнате».
Мы поехали,
воздух был полон электричества, неприятно тяжел и тепел. Синяя туча, опускавшаяся серыми клочьями до земли, медленно тащилась ими по полям, — и вдруг зигзаг молнии прорезал ее своими уступами вкось — ударил гром, и дождь полился ливнем. Мы были верстах
в десяти от Рогожской заставы, да еще Москвой приходилось с час ехать до Девичьего поля. Мы приехали к Астраковым, где меня должен был ожидать Кетчер, решительно без сухой нитки на теле.
Десять раз выбегал я
в сени из спальни, чтоб прислушаться, не едет ли издали экипаж: все было тихо, едва-едва утренний ветер шелестил
в саду,
в теплом июньском
воздухе; птицы начинали петь, алая заря слегка подкрашивала лист, и я снова торопился
в спальню, теребил добрую Прасковью Андреевну глупыми вопросами, судорожно жал руки Наташе, не знал, что делать, дрожал и был
в жару… но вот дрожки простучали по мосту через Лыбедь, — слава богу, вовремя!
…Но вскоре потянул и
в этой среде
воздух, напомнивший, что весна прошла.
Гегель держался
в кругу отвлечений для того, чтоб не быть
в необходимости касаться эмпирических выводов и практических приложений, для них он избрал очень ловко тихое и безбурное море эстетики; редко выходил он на
воздух, и то на минуту, закутавшись, как больной, но и тогда оставлял
в диалектической запутанности именно те вопросы, которые всего более занимали современного человека.
У них было трое детей, два года перед тем умер девятилетний мальчик, необыкновенно даровитый; через несколько месяцев умер другой ребенок от скарлатины; мать бросилась
в деревню спасать последнее дитя переменой
воздуха и через несколько дней воротилась; с ней
в карете был гробик.
Так оканчивалась эта глава
в 1854 году; с тех пор многое переменилось. Я стал гораздо ближе к тому времени, ближе увеличивающейся далью от здешних людей, приездом Огарева и двумя книгами: анненковской биографией Станкевича и первыми частями сочинений Белинского. Из вдруг раскрывшегося окна
в больничной палате дунуло свежим
воздухом полей, молодым
воздухом весны…
И зачем тупая случайность унесла Грановского, этого благородного деятеля, этого глубоко настрадавшегося человека,
в самом начале какого-то другого времени для России, еще неясного, но все-таки другого; зачем не дала она ему подышать новым
воздухом, которым повеяло у нас и который не так крепко пахнет застенком и казармами!