Неточные совпадения
С нами была тогда Наталья Константиновна, знаете, бой-девка, она увидела, что
в углу солдаты что-то едят, взяла вас — и прямо к ним, показывает: маленькому, мол, манже; [ешь (от фр. manger).] они сначала посмотрели на нее так сурово, да и говорят: «Алле, алле», [Ступай (от фр. aller).] а она их ругать, — экие, мол, окаянные, такие, сякие, солдаты ничего не поняли, а таки вспрынули со смеха и дали ей для вас хлеба моченого с
водой и ей дали краюшку.
Теперь вообразите себе мою небольшую комнатку, печальный зимний вечер, окна замерзли, и с них течет
вода по веревочке, две сальные свечи на столе и наш tête-à-tête. [разговор наедине (фр.).] Далес на сцене еще говорил довольно естественно, но за уроком считал своей обязанностью наиболее удаляться от натуры
в своей декламации. Он читал Расина как-то нараспев и делал тот пробор, который англичане носят на затылке, на цезуре каждого стиха, так что он выходил похожим на надломленную трость.
И вот мы опять едем тем же проселком; открывается знакомый бор и гора, покрытая орешником, а тут и брод через реку, этот брод, приводивший меня двадцать лет тому назад
в восторг, —
вода брызжет, мелкие камни хрустят, кучера кричат, лошади упираются… ну вот и село, и дом священника, где он сиживал на лавочке
в буром подряснике, простодушный, добрый, рыжеватый, вечно
в поту, всегда что-нибудь прикусывавший и постоянно одержимый икотой; вот и канцелярия, где земский Василий Епифанов, никогда не бывавший трезвым, писал свои отчеты, скорчившись над бумагой и держа перо у самого конца, круто подогнувши третий палец под него.
В Лужниках мы переехали на лодке Москву-реку на самом том месте, где казак вытащил из
воды Карла Ивановича. Отец мой, как всегда, шел угрюмо и сгорбившись; возле него мелкими шажками семенил Карл Иванович, занимая его сплетнями и болтовней. Мы ушли от них вперед и, далеко опередивши, взбежали на место закладки Витбергова храма на Воробьевых горах.
Кучера с них брали за
воду в колодце, не позволяя поить лошадей без платы; бабы — за тепло
в избе; аристократам передней они должны были кланяться кому поросенком и полотенцем, кому гусем и маслом.
Пестрая молодежь, пришедшая сверху, снизу, с юга и севера, быстро сплавлялась
в компактную массу товарищества, общественные различия не имели у нас того оскорбительного влияния, которое мы встречаем
в английских школах и казармах; об английских университетах я не говорю: они существуют исключительно для аристократии и для богатых. Студент, который бы вздумал у нас хвастаться своей белой костью или богатством, был бы отлучен от «
воды и огня», замучен товарищами.
В известное наводнение 1824 года старика залило
водой в карете, он простудился, слег и
в начале 1825 года умер.
Без естественных наук нет спасения современному человеку, без этой здоровой пищи, без этого строгого воспитания мысли фактами, без этой близости к окружающей нас жизни, без смирения перед ее независимостью — где-нибудь
в душе остается монашеская келья и
в ней мистическое зерно, которое может разлиться темной
водой по всему разумению.
Я
в это время разбавила
водой остаток бульона для детей и думала уделить ему немного, уверивши его, что я уже ела, как вдруг он входит с кульком и бутылкой, веселый и радостный, как бывало.
Последние юноши Франции были сен-симонисты и фаланга. Несколько исключений не могут изменить прозаически плоский характер французской молодежи. Деку и Лебра застрелились оттого, что они были юны
в обществе стариков. Другие бились, как рыба, выкинутая из
воды на грязном берегу, пока одни не попались на баррикаду, другие — на иезуитскую уду.
Я отворил окно — день уж начался, утренний ветер подымался; я попросил у унтера
воды и выпил целую кружку. О сне не было и
в помышлении. Впрочем, и лечь было некуда: кроме грязных кожаных стульев и одного кресла,
в канцелярии находился только большой стол, заваленный бумагами, и
в углу маленький стол, еще более заваленный бумагами. Скудный ночник не мог освещать комнату, а делал колеблющееся пятно света на потолке, бледневшее больше и больше от рассвета.
В моей комнате стояла кровать без тюфяка, маленький столик, на нем кружка с
водой, возле стул,
в большом медном шандале горела тонкая сальная свеча. Сырость и холод проникали до костей; офицер велел затопить печь, потом все ушли. Солдат обещал принесть сена; пока, подложив шинель под голову, я лег на голую кровать и закурил трубку.
Уткин, «вольный художник, содержащийся
в остроге», как он подписывался под допросами, был человек лет сорока; он никогда не участвовал ни
в каком политическом деле, но, благородный и порывистый, он давал волю языку
в комиссии, был резок и груб с членами. Его за это уморили
в сыром каземате,
в котором
вода текла со стен.
Мы ехали, не останавливаясь; жандарму велено было делать не менее двухсот верст
в сутки. Это было бы сносно, но только не
в начале апреля. Дорога местами была покрыта льдом, местами
водой и грязью; притом, подвигаясь к Сибири, она становилась хуже и хуже с каждой станцией.
Уставили мою коляску на небольшом дощанике, и мы поплыли. Погода, казалось, утихла; татарин через полчаса поднял парус, как вдруг утихавшая буря снова усилилась. Нас понесло с такой силой, что, нагнав какое-то бревно, мы так
в него стукнулись, что дрянной паром проломился и
вода разлилась по палубе. Положение было неприятное; впрочем, татарин сумел направить дощаник на мель.
Татарин
в самом деле был очень встревожен. Во-первых, когда
вода залила спящего жандарма, тот вскочил и тотчас начал бить татарина. Во-вторых, дощаник был казенный, и татарин повторял...
Казалось, опасность прошла, как вдруг татарин жалобным голосом закричал: «Тече, тече!» — и действительно,
вода с силой вливалась
в заткнутую дыру.
Но виновный был нужен для мести нежного старика, он бросил дела всей империи и прискакал
в Грузино. Середь пыток и крови, середь стона и предсмертных криков Аракчеев, повязанный окровавленным платком, снятым с трупа наложницы, писал к Александру чувствительные письма, и Александр отвечал ему: «Приезжай отдохнуть на груди твоего друга от твоего несчастия». Должно быть, баронет Виллие был прав, что у императора перед смертью
вода разлилась
в мозгу.
Мужики презирали его и всю его семью; они даже раз жаловались на него миром Сенатору и моему отцу, которые просили митрополита взойти
в разбор. Крестьяне обвиняли его
в очень больших запросах денег за требы,
в том, что он не хоронил более трех дней без платы вперед, а венчать вовсе отказывался. Митрополит или консистория нашли просьбу крестьян справедливой и послали отца Иоанна на два или на три месяца толочь
воду. Поп возвратился после архипастырского исправления не только вдвое пьяницей, но и вором.
Его занесло снегом… надобно просить новый, писать
в Ригу, может, ехать самому; а тут сделают доклад, догадаются, что я к минеральным
водам еду
в январе.
Он не острит отрицанием, не смешит дерзостью неверия, не манит чувственностью, не достает ни наивных девочек, ни вина, ни брильянтов, а спокойно влечет к убийству, тянет к себе, к преступленью — той непонятной силой, которой зовет человека
в иные минуты стоячая
вода, освещенная месяцем, — ничего не обещая
в безотрадных, холодных, мерцающих объятиях своих, кроме смерти.
В комнате были разные господа, рядовые капиталисты, члены Народного собрания, два-три истощенных туриста с молодыми усами на старых щеках, эти вечные лица, пьющие на
водах вино, представляющиеся ко дворам, слабые и лимфатические отпрыски, которыми иссякают аристократические роды и которые туда же, суются от карточной игры к биржевой.