Неточные совпадения
Услышав, что вся компания второй
день ничего не ела, офицер
повел всех в разбитую лавку; цветочный чай и леванский кофе были выброшены
на пол вместе с большим количеством фиников, винных ягод, миндаля; люди наши набили себе ими карманы; в десерте недостатка не было.
Мортье вспомнил, что он знал моего отца в Париже, и доложил Наполеону; Наполеон
велел на другое утро представить его себе. В синем поношенном полуфраке с бронзовыми пуговицами, назначенном для охоты, без парика, в сапогах, несколько
дней не чищенных, в черном белье и с небритой бородой, мой отец — поклонник приличий и строжайшего этикета — явился в тронную залу Кремлевского дворца по зову императора французов.
Дворянство пьянствует
на белом свете, играет напропалую в карты, дерется с слугами, развратничает с горничными,
ведет дурно свои
дела и еще хуже семейную жизнь.
Поехал и Григорий Иванович в Новоселье и привез
весть, что леса нет, а есть только лесная декорация, так что ни из господского дома, ни с большой дороги порубки не бросаются в глаза. Сенатор после
раздела,
на худой конец, был пять раз в Новоселье, и все оставалось шито и крыто.
Юсупов рассудил
дело вмиг, отчасти по-барски и отчасти по-татарски. Он позвал секретаря и
велел ему написать отпуск
на три года. Секретарь помялся, помялся и доложил со страхом пополам, что отпуск более нежели
на четыре месяца нельзя давать без высочайшего разрешения.
Дача, занимаемая В., была превосходна. Кабинет, в котором я дожидался, был обширен, высок и au rez-de-chaussee, [в нижнем этаже (фр.).] огромная дверь
вела на террасу и в сад.
День был жаркий, из сада пахло деревьями и цветами, дети играли перед домом, звонко смеясь. Богатство, довольство, простор, солнце и тень, цветы и зелень… а в тюрьме-то узко, душно, темно. Не знаю, долго ли я сидел, погруженный в горькие мысли, как вдруг камердинер с каким-то странным одушевлением позвал меня с террасы.
Я не любил тараканов, как вообще всяких незваных гостей; соседи мои показались мне страшно гадки, но делать было нечего, — не начать же было жаловаться
на тараканов, — и нервы покорились. Впрочем,
дня через три все пруссаки перебрались за загородку к солдату, у которого было теплее; иногда только забежит, бывало, один, другой таракан,
поводит усами и тотчас назад греться.
Этот анекдот, которого верность не подлежит ни малейшему сомнению, бросает большой свет
на характер Николая. Как же ему не пришло в голову, что если человек, которому он не отказывает в уважении, храбрый воин, заслуженный старец, — так упирается и так умоляет пощадить его честь, то, стало быть,
дело не совсем чисто? Меньше нельзя было сделать, как потребовать налицо Голицына и
велеть Стаалю при нем объяснить
дело. Он этого не сделал, а
велел нас строже содержать.
Вятский губернатор не принял меня, а
велел сказать, чтоб я явился к нему
на другой
день в десять часов.
Наш доктор знал Петровского и был его врачом. Спросили и его для формы. Он объявил инспектору, что Петровский вовсе не сумасшедший и что он предлагает переосвидетельствовать, иначе должен будет
дело это
вести дальше. Губернское правление было вовсе не прочь, но, по несчастию, Петровский умер в сумасшедшем доме, не дождавшись
дня, назначенного для вторичного свидетельства, и несмотря
на то что он был молодой, здоровый малый.
Он их сечь — признавайся, да и только, куда деньги
дели? Те сначала свое. Только как он
велел им закатить
на две трубки, так главный-то из воров закричал...
Но Белинский
на другой
день прислал мне их с запиской, в которой писал: «
Вели, пожалуйста, переписать сплошь, не отмечая стихов, я тогда с охотой прочту, а теперь мне все мешает мысль, что это стихи».
В восьмом часу вечера наследник с свитой явился
на выставку. Тюфяев
повел его, сбивчиво объясняя, путаясь и толкуя о каком-то царе Тохтамыше. Жуковский и Арсеньев, видя, что
дело не идет
на лад, обратились ко мне с просьбой показать им выставку. Я
повел их.
Часто вечером уходил я к Паулине, читал ей пустые
повести, слушал ее звонкий смех, слушал, как она нарочно для меня пела — «Das Mädchen aus der Fremde», под которой я и она понимали другую
деву чужбины, и облака рассеивались,
на душе мне становилось искренно весело, безмятежно спокойно, и я с миром уходил домой, когда аптекарь, окончив последнюю микстуру и намазав последний пластырь, приходил надоедать мне вздорными политическими расспросами, — не прежде, впрочем, как выпивши его «лекарственной» и закусивши герингсалатом, [салатом с селедкой (от нем.
На другой
день, в обеденную пору бубенчики перестали позванивать, мы были у подъезда Кетчера. Я
велел его вызвать. Неделю тому назад, когда он меня оставил во Владимире, о моем приезде не было даже предположения, а потому он так удивился, увидя меня, что сначала не сказал ни слова, а потом покатился со смеху, но вскоре принял озабоченный вид и
повел меня к себе. Когда мы были в его комнате, он, тщательно запирая дверь
на ключ, спросил меня...
Он
велел синоду разобрать
дело крестьян, а старика сослать
на пожизненное заточение в Спасо-Евфимьевский монастырь; он думал, что православные монахи домучат его лучше каторжной работы; но он забыл, что наши монахи не только православные, но люди, любящие деньги и водку, а раскольники водки не пьют и денег не жалеют.
Девушка, перепуганная будущностью, стала писать просьбу за просьбой;
дело дошло до государя, он
велел переследовать его и прислал из Петербурга чиновника. Вероятно, средства Ярыжкиной не шли до подкупа столичных, министерских и жандармских следопроизводителей, и
дело приняло иной оборот. Помещица отправилась в Сибирь
на поселение, ее муж был взят под опеку, все члены уголовной палаты отданы под суд: чем их
дело кончилось, не знаю.
Горничная жены пензенского жандармского полковника несла чайник, полный кипятком; дитя ее барыни, бежавши, наткнулся
на горничную, и та пролила кипяток; ребенок был обварен. Барыня, чтоб отомстить той же монетой,
велела привести ребенка горничной и обварила ему руку из самовара… Губернатор Панчулидзев, узнав об этом чудовищном происшествии, душевно жалел, что находится в деликатном отношении с жандармским полковником и что, вследствие этого, считает неприличным начать
дело, которое могут счесть за личность!
К вечеру староста воротился, исправник мне
на словах
велел сказать: «Бросьте это
дело, а то консистория вступится и наделает хлопот.
Мы были уж очень не дети; в 1842 году мне стукнуло тридцать лет; мы слишком хорошо знали, куда нас
вела наша деятельность, но шли. Не опрометчиво, но обдуманно продолжали мы наш путь с тем успокоенным, ровным шагом, к которому приучил нас опыт и семейная жизнь. Это не значило, что мы состарелись, нет, мы были в то же время юны, и оттого одни, выходя
на университетскую кафедру, другие, печатая статьи или издавая газету, каждый
день подвергались аресту, отставке, ссылке.
С польской войны
велели в царские
дни и
на больших концертах петь народный гимн, составленный корпуса жандармов полковником Львовым.
Ротшильд согласился принять билет моей матери, но не хотел платить вперед, ссылаясь
на письмо Гассера. Опекунский совет действительно отказал в уплате. Тогда Ротшильд
велел Гассеру потребовать аудиенции у Нессельроде и спросить его, в чем
дело. Нессельроде отвечал, что хотя в билетах никакого сомнения нет и иск Ротшильда справедлив, но что государь
велел остановить капитал по причинам политическим и секретным.
Авигдора, этого О'Коннеля Пальоне (так называется сухая река, текущая в Ницце), посадили в тюрьму, ночью ходили патрули, и народ ходил, те и другие пели песни, и притом одни и те же, — вот и все. Нужно ли говорить, что ни я, ни кто другой из иностранцев не участвовал в этом семейном
деле тарифов и таможен. Тем не менее интендант указал
на несколько человек из рефюжье как
на зачинщиков, и в том числе
на меня. Министерство, желая показать пример целебной строгости,
велело меня прогнать вместе с другими.
Беру
на железной дороге вечернюю газету и читаю большими буквами: «Болезнь генерала Гарибальди», потом
весть, что он
на днях едет в Капреру, не заезжая ни в один город.
Неточные совпадения
Пошли порядки старые! // Последышу-то нашему, // Как
на беду, приказаны // Прогулки. Что ни
день, // Через деревню катится // Рессорная колясочка: // Вставай! картуз долой! // Бог
весть с чего накинется, // Бранит, корит; с угрозою // Подступит — ты молчи! // Увидит в поле пахаря // И за его же полосу // Облает: и лентяи-то, // И лежебоки мы! // А полоса сработана, // Как никогда
на барина // Не работал мужик, // Да невдомек Последышу, // Что уж давно не барская, // А наша полоса!
На радости целуются, // Друг дружке обещаются // Вперед не драться зря, // А с толком
дело спорное // По разуму, по-божески, //
На чести
повести — // В домишки не ворочаться, // Не видеться ни с женами, // Ни с малыми ребятами, // Ни с стариками старыми, // Покуда
делу спорному // Решенья не найдут, // Покуда не доведают // Как ни
на есть доподлинно: // Кому живется счастливо, // Вольготно
на Руси?
Грустилов присутствовал
на костюмированном балу (в то время у глуповцев была каждый
день масленица), когда
весть о бедствии, угрожавшем Глупову, дошла до него.
В таком положении были
дела, когда мужественных страдальцев
повели к раскату.
На улице их встретила предводимая Клемантинкою толпа, посреди которой недреманным оком [«Недреманное око», или «недремлющее око» — в дан — ном случае подразумевается жандармское отделение.] бодрствовал неустрашимый штаб-офицер. Пленников немедленно освободили.
— Благодарим, — отвечал старик, взял стакан, но отказался от сахара, указав
на оставшийся обгрызенный им комок. — Где же с работниками
вести дело? — сказал он. — Раззор один. Вот хоть бы Свияжсков. Мы знаем, какая земля — мак, а тоже не больно хвалятся урожаем. Всё недосмотр!