Неточные совпадения
Три тетрадки
были написаны… потом прошедшее потонуло в свете
настоящего.
Между тем лошади
были заложены; в передней и в сенях собирались охотники до придворных встреч и проводов: лакеи, оканчивающие жизнь на хлебе и чистом воздухе, старухи, бывшие смазливыми горничными лет тридцать тому назад, — вся эта саранча господских домов, поедающая крестьянский труд без собственной вины, как
настоящая саранча.
Но
настоящие souffre-douleur'ы [козлы отпущения (фр.).] обеда
были разные старухи, убогие и кочующие приживалки княгини М. А. Хованской (сестры моего отца).
Он знал математику включительно до конических сечений, то
есть ровно столько, сколько
было нужно для приготовления гимназистов к университету;
настоящий философ, он никогда не полюбопытствовал заглянуть в «университетские части» математики.
Этот Промифей, воспетый не Глинкою, а самим Пушкиным в послании к Лукуллу,
был министр народного просвещения С. С. (еще не граф) Уваров, Он удивлял нас своим многоязычием и разнообразием всякой всячины, которую знал;
настоящий сиделец за прилавком просвещения, он берег в памяти образчики всех наук, их казовые концы или, лучше, начала.
Начало отчета о занятиях комитета, в котором я говорил о надеждах и проектах, потому что в
настоящем ничего не
было, тронули Аленицына до глубины душевной.
Как же мне
было признаться, как сказать Р. в январе, что я ошибся в августе, говоря ей о своей любви. Как она могла поверить в истину моего рассказа — новая любовь
была бы понятнее, измена — проще. Как мог дальний образ отсутствующей вступить в борьбу с
настоящим, как могла струя другой любви пройти через этот горн и выйти больше сознанной и сильной — все это я сам не понимал, а чувствовал, что все это правда.
Потом взошла нянюшка, говоря, что пора, и я встал, не возражая, и она меня не останавливала… такая полнота
была в душе. Больше, меньше, короче, дольше, еще — все это исчезало перед полнотой
настоящего…
«…Мои желания остановились. Мне
было довольно, — я жил в
настоящем, ничего не ждал от завтрашнего дня, беззаботно верил, что он и не возьмет ничего. Личная жизнь не могла больше дать, это
был предел; всякое изменение должно
было с какой-нибудь стороны уменьшить его.
Настоящий Гегель
был тот скромный профессор в Иене, друг Гельдерлина, который спас под полой свою «Феноменологию», когда Наполеон входил в город; тогда его философия не вела ни к индийскому квиетизму, ни к оправданию существующих гражданских форм, ни к прусскому христианству; тогда он не читал своих лекций о философии религии, а писал гениальные вещи, вроде статьи «О палаче и о смертной казни», напечатанной в Розенкранцевой биографии.
Этого я не мог вынести, и отчаянный бой закипел между нами. Размолвка наша действовала на других; круг распадался на два стана. Бакунин хотел примирить, объяснить, заговорить, но
настоящего мира не
было. Белинский, раздраженный и недовольный, уехал в Петербург и оттуда дал по нас последний яростный залп в статье, которую так и назвал «Бородинской годовщиной».
Возле Станкевичева круга, сверх нас,
был еще другой круг, сложившийся во время нашей ссылки, и
был с ними в такой же чересполосице, как и мы; его-то впоследствии назвали славянофилами. Славяне, приближаясь с противуположной стороны к тем же жизненным вопросам, которые занимали нас,
были гораздо больше их ринуты в живое дело и в
настоящую борьбу.
«Я еще не опомнился от первого удара, — писал Грановский вскоре после кончины Станкевича, —
настоящее горе еще не трогало меня: боюсь его впереди. Теперь все еще не верю в возможность потери — только иногда сжимается сердце. Он унес с собой что-то необходимое для моей жизни. Никому на свете не
был я так много обязан. Его влияние на нас
было бесконечно и благотворно».
Заключение первого курса
было для него
настоящей овацией, вещью, не слыханной в Московском университете.
Осенью 1853 года он пишет: «Сердце ноет при мысли, чем мы
были прежде (то
есть при мне) и чем стали теперь. Вино
пьем по старой памяти, но веселья в сердце нет; только при воспоминании о тебе молодеет душа. Лучшая, отраднейшая мечта моя в
настоящее время — еще раз увидеть тебя, да и она, кажется, не сбудется».
Правда, Шишков бредил уже и тогда о восстановлении старого слога, но влияние его
было ограничено. Что же касается до
настоящего народного слога, его знал один офранцуженный граф Ростопчин в своих прокламациях и воззваниях.
Разумеется, такой голос должен
был вызвать против себя оппозицию, или он
был бы совершенно прав, говоря, что прошедшее России пусто,
настоящее невыносимо, а будущего для нее вовсе нет, что это «пробел разумения, грозный урок, данный народам, — до чего отчуждение и рабство могут довести». Это
было покаяние и обвинение; знать вперед, чем примириться, — не дело раскаяния, не дело протеста, или сознание в вине — шутка и искупление — неискренно.
Чаадаев и славяне равно стояли перед неразгаданным сфинксом русской жизни, — сфинксом, спящим под солдатской шинелью и под царским надзором; они равно спрашивали: «Что же из этого
будет? Так жить невозможно: тягость и нелепость
настоящего очевидны, невыносимы — где же выход?»
Европа выбрала деспотизм, предпочла империю. Деспотизм — военный стан, империя — война, император — военачальник. Все вооружено, война и
будет, но где
настоящий враг? Дома — внизу, на дне — и там, за Неманом.
Промежуточная среда эта,
настоящая николаевская Русь,
была бесцветна и пошла — без екатерининской оригинальности, без отваги и удали людей 1812 года, без наших стремлений и интересов.
Оттого у Петра Васильевича и не
было, как у его брата, рядом с православием и славянизмом, стремления к какой-то гуманно-религиозной философии, в которую разрешалось его неверие к
настоящему.
Поневоле приходилось, как Онегину, завидовать параличу тульского заседателя, уехать в Персию, как Печорин Лермонтова, идти в католики, как
настоящий Печерин, или броситься в отчаянное православие, в неистовый славянизм, если нет желания
пить запоем, сечь мужиков или играть в карты.
Мы вообще знаем Европу школьно, литературно, то
есть мы не знаем ее, а судим à livre ouvert, [Здесь: с первого взгляда (фр.).] по книжкам и картинкам, так, как дети судят по «Orbis pictus» о
настоящем мире, воображая, что все женщины на Сандвичевых островах держат руки над головой с какими-то бубнами и что где
есть голый негр, там непременно, в пяти шагах от него, стоит лев с растрепанной гривой или тигр с злыми глазами.
Прежние, устарелые, но последовательные понятия об отношениях между людьми
были потрясены, но нового сознания
настоящих отношений между людьми не
было раскрыто. Хаотический простор этот особенно способствовал развитию всех мелких и дурных сторон мещанства под всемогущим влиянием ничем не обуздываемого стяжания.
Из революции они хотели сделать свою республику, но она ускользнула из-под их пальца так, как античная цивилизация ускользнула от варваров, то
есть без места в
настоящем, но с надеждой на instaurationem magnam. [великое восстановление (лат.).]
Неточные совпадения
Таким образом оказывалось, что Бородавкин
поспел как раз кстати, чтобы спасти погибавшую цивилизацию. Страсть строить на"песце"
была доведена в нем почти до исступления. Дни и ночи он все выдумывал, что бы такое выстроить, чтобы оно вдруг, по выстройке, грохнулось и наполнило вселенную пылью и мусором. И так думал и этак, но
настоящим манером додуматься все-таки не мог. Наконец, за недостатком оригинальных мыслей, остановился на том, что буквально пошел по стопам своего знаменитого предшественника.
В Глупове, в сию счастливую годину, не токмо хозяин, но и всякий наймит
ел хлеб
настоящий, а не в редкость бывали и шти с приварком".
Претерпеть Бородавкина для того, чтоб познать пользу употребления некоторых злаков; претерпеть Урус-Кугуш-Кильдибаева для того, чтобы ознакомиться с
настоящею отвагою, — как хотите, а такой удел не может
быть назван ни истинно нормальным, ни особенно лестным, хотя, с другой стороны, и нельзя отрицать, что некоторые злаки действительно полезны, да и отвага, употребленная в свое время и в своем месте, тоже не вредит.
Прежде всего необходимо
было приучить народ к учтивому обращению и потом уже, смягчив его нравы, давать ему
настоящие якобы права.
— Так вот, сударь, как настоящие-то начальники принимали! — вздыхали глуповцы, — а этот что! фыркнул какую-то нелепицу, да и
был таков!