Неточные совпадения
Пестрая молодежь, пришедшая сверху, снизу, с юга и севера, быстро сплавлялась в компактную массу товарищества, общественные различия не имели у нас того оскорбительного влияния, которое мы встречаем в английских школах и казармах; об английских университетах я не говорю: они существуют исключительно для аристократии и для богатых.
Студент, который бы вздумал у нас хвастаться своей белой костью или богатством,
был бы отлучен от «воды и огня», замучен товарищами.
До семи лет
было приказано водить меня за руку по внутренней лестнице, которая
была несколько крута; до одиннадцати меня мыла в корыте Вера Артамоновна; стало, очень последовательно — за мной,
студентом, посылали слугу и до двадцати одного года мне не позволялось возвращаться домой после половины одиннадцатого.
Молодежь
была прекрасная в наш курс. Именно в это время пробуждались у нас больше и больше теоретические стремления. Семинарская выучка и шляхетская лень равно исчезали, не заменяясь еще немецким утилитаризмом, удобряющим умы наукой, как поля навозом, для усиленной жатвы. Порядочный круг
студентов не принимал больше науку за необходимый, но скучный проселок, которым скорее объезжают в коллежские асессоры. Возникавшие вопросы вовсе не относились до табели о рангах.
Малов
был глупый, грубый и необразованный профессор в политическом отделении.
Студенты презирали его, смеялись над ним.
Вот этот-то профессор, которого надобно
было вычесть для того, чтоб осталось девять, стал больше и больше делать дерзостей
студентам;
студенты решились прогнать его из аудитории. Сговорившись, они прислали в наше отделение двух парламентеров, приглашая меня прийти с вспомогательным войском. Я тотчас объявил клич идти войной на Малова, несколько человек пошли со мной; когда мы пришли в политическую аудиторию, Малов
был налицо и видел нас.
У всех
студентов на лицах
был написан один страх, ну, как он в этот день не сделает никакого грубого замечания. Страх этот скоро прошел. Через край полная аудитория
была непокойна и издавала глухой, сдавленный гул. Малов сделал какое-то замечание, началось шарканье.
Немцы, в числе которых
были люди добрые и ученые, как Лодер, Фишер, Гильдебрандт и сам Гейм, вообще отличались незнанием и нежеланием знать русского языка, хладнокровием к
студентам, духом западного клиентизма, ремесленничества, неумеренным курением сигар и огромным количеством крестов, которых они никогда не снимали.
Вид его
был так назидателен, что какой-то
студент из семинаристов, приходя за табелью, подошел к нему под благословение и постоянно называл его «отец ректор».
Притом он
был страшно похож на сову с Анной на шее, как его рисовал другой
студент, получивший более светское образование.
Лекции эти продолжались целую неделю.
Студенты должны
были приготовляться на все темы своего курса, декан вынимал билет и имя. Уваров созвал всю московскую знать. Архимандриты и сенаторы, генерал-губернатор и Ив. Ив. Дмитриев — все
были налицо.
Когда декан вызвал меня, публика
была несколько утомлена; две математические лекции распространили уныние и грусть на людей, не понявших ни одного слова. Уваров требовал что-нибудь поживее и
студента «с хорошо повешенным языком». Щепкин указал на меня.
Я чуть не захохотал, но, когда я взглянул перед собой, у меня зарябило в глазах, я чувствовал, что я побледнел и какая-то сухость покрыла язык. Я никогда прежде не говорил публично, аудитория
была полна
студентами — они надеялись на меня; под кафедрой за столом — «сильные мира сего» и все профессора нашего отделения. Я взял вопрос и прочел не своим голосом: «О кристаллизации, ее условиях, законах, формах».
Пока я придумывал, с чего начать, мне пришла счастливая мысль в голову; если я и ошибусь, заметят, может, профессора, но ни слова не скажут, другие же сами ничего не смыслят, а
студенты, лишь бы я не срезался на полдороге,
будут довольны, потому что я у них в фаворе.
Утром один
студент политического отделения почувствовал дурноту, на другой день он умер в университетской больнице. Мы бросились смотреть его тело. Он исхудал, как в длинную болезнь, глаза ввалились, черты
были искажены; возле него лежал сторож, занемогший в ночь.
Прошло несколько месяцев; вдруг разнесся в аудитории слух, что схвачено ночью несколько человек
студентов — называли Костенецкого, Кольрейфа, Антоновича и других; мы их знали коротко, — все они
были превосходные юноши.
Но что же это
была бы за молодежь, которая могла бы в ожидании теоретических решений спокойно смотреть на то, что делалось вокруг, на сотни поляков, гремевших цепями по Владимирской дороге, на крепостное состояние, на солдат, засекаемых на Ходынском поле каким-нибудь генералом Дашкевичем, на студентов-товарищей, пропадавших без вести.
Мне случалось иной раз видеть во сне, что я
студент и иду на экзамен, — я с ужасом думал, сколько я забыл, срежешься, да и только, — и я просыпался, радуясь от души, что море и паспорты, годы и визы отделяют меня от университета, никто меня не
будет испытывать и не осмелится поставить отвратительную единицу.
Ему
была особенно досадна оппозиция, делаемая
студентом, он очень дорожил своим влиянием на молодежь и в этом прении видел, что она ускользает от него.
Полежаев
студентом в университете
был уже известен своими превосходными стихотворениями. Между прочим, написал он юмористическую поэму «Сашка», пародируя «Онегина». В ней, не стесняя себя приличиями, шутливым тоном и очень милыми стихами задел он многое.
Другие молодые люди, большею частью
студенты, не
были так осторожны, но эти другие не имели с нами никакой серьезной связи.
Один
студент, окончивший курс, давал своим приятелям праздник 24 июня 1834 года. Из нас не только не
было ни одного на пиру, но никто не
был приглашен. Молодые люди перепились, дурачились, танцевали мазурку и, между прочим,
спели хором известную песню Соколовского...
Вечером Скарятка вдруг вспомнил, что это день его именин, рассказал историю, как он выгодно продал лошадь, и пригласил
студентов к себе, обещая дюжину шампанского. Все поехали. Шампанское явилось, и хозяин, покачиваясь, предложил еще раз
спеть песню Соколовского. Середь пения отворилась дверь, и взошел Цынский с полицией. Все это
было грубо, глупо, неловко и притом неудачно.
Это
были люди умные, образованные, честные, состарившиеся и выслужившиеся «арзамасские гуси»; они умели писать по-русски,
были патриоты и так усердно занимались отечественной историей, что не имели досуга заняться серьезно современностью Все они чтили незабвенную память Н. М. Карамзина, любили Жуковского, знали на память Крылова и ездили в Москве беседовать к И. И. Дмитриеву, в его дом на Садовой, куда и я езживал к нему
студентом, вооруженный романтическими предрассудками, личным знакомством с Н. Полевым и затаенным чувством неудовольствия, что Дмитриев,
будучи поэтом, —
был министром юстиции.
Германская философия
была привита Московскому университету М. Г. Павловым. Кафедра философии
была закрыта с 1826 года. Павлов преподавал введение к философии вместо физики и сельского хозяйства. Физике
было мудрено научиться на его лекциях, сельскому хозяйству — невозможно, но его курсы
были чрезвычайно полезны. Павлов стоял в дверях физико-математического отделения и останавливал
студента вопросом: «Ты хочешь знать природу? Но что такое природа? Что такое знать?»
Молодые философы наши испортили себе не одни фразы, но и пониманье; отношение к жизни, к действительности сделалось школьное, книжное, это
было то ученое пониманье простых вещей, над которым так гениально смеялся Гете в своем разговоре Мефистофеля с
студентом.
Статьи Белинского судорожно ожидались молодежью в Москве и Петербурге с 25 числа каждого месяца. Пять раз хаживали
студенты в кофейные спрашивать, получены ли «Отечественные записки»; тяжелый номер рвали из рук в руки. «
Есть Белинского статья?» — «
Есть», — и она поглощалась с лихорадочным сочувствием, со смехом, со спорами… и трех-четырех верований, уважений как не бывало.
— Воюет с
студентами, — заметила она, — все в голове одно — конспирации; ну, а те и рады подслуживаться; все пустяками занимаются. Людишки такие дрянные около него — откуда это он их набрал? — без роду и племени. Так, видите, mon cher conspirateur, [мой милый заговорщик (фр.).] что же вам
было тогда — лет шестнадцать?
Влияние Грановского на университет и на все молодое поколение
было огромно и пережило его; длинную светлую полосу оставил он по себе. Я с особенным умилением смотрю на книги, посвященные его памяти бывшими его
студентами, на горячие, восторженные строки об нем в их предисловиях, в журнальных статьях, на это юношески прекрасное желание новый труд свой примкнуть к дружеской тени, коснуться, начиная речь, до его гроба, считать от него свою умственную генеалогию.
Университеты предполагалось закрыть, теперь ограничились следующими, уже приведенными в исполнение мерами: возвысили плату за
студентов и уменьшили их число законом, в силу которого не может
быть в университете больше 300
студентов.
В Московском 1 400 человек
студентов, стало
быть, надобно выпустить 1 200, чтобы иметь право принять сотню новых.
Неточные совпадения
Для чего этим трем барышням нужно
было говорить через день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались
студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках
были на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно
было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном мире, он не понимал, но знал, что всё, что там делалось,
было прекрасно, и
был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
— Я только хочу сказать, что те права, которые меня… мой интерес затрагивают, я
буду всегда защищать всеми силами; что когда у нас, у
студентов, делали обыск и читали наши письма жандармы, я готов всеми силами защищать эти права, защищать мои права образования, свободы. Я понимаю военную повинность, которая затрагивает судьбу моих детей, братьев и меня самого; я готов обсуждать то, что меня касается; но судить, куда распределить сорок тысяч земских денег, или Алешу-дурачка судить, — я не понимаю и не могу.
Главное же, чему удивлялся и смеялся
студент,
было то, что Лизавета поминутно
была беременна…
Он рассказал до последней черты весь процесс убийства: разъяснил тайну заклада(деревянной дощечки с металлическою полоской), который оказался у убитой старухи в руках; рассказал подробно о том, как взял у убитой ключи, описал эти ключи, описал укладку и чем она
была наполнена; даже исчислил некоторые из отдельных предметов, лежавших в ней; разъяснил загадку об убийстве Лизаветы; рассказал о том, как приходил и стучался Кох, а за ним
студент, передав все, что они между собой говорили; как он, преступник, сбежал потом с лестницы и слышал визг Миколки и Митьки; как он спрятался в пустой квартире, пришел домой, и в заключение указал камень во дворе, на Вознесенском проспекте, под воротами, под которым найдены
были вещи и кошелек.
Как: из-за того, что бедный
студент, изуродованный нищетой и ипохондрией, накануне жестокой болезни с бредом, уже, может
быть, начинавшейся в нем (заметь себе!), мнительный, самолюбивый, знающий себе цену и шесть месяцев у себя в углу никого не видавший, в рубище и в сапогах без подметок, — стоит перед какими-то кварташками [Кварташка — ироническое от «квартальный надзиратель».] и терпит их надругательство; а тут неожиданный долг перед носом, просроченный вексель с надворным советником Чебаровым, тухлая краска, тридцать градусов Реомюра, [Реомюр, Рене Антуан (1683–1757) — изобретатель спиртового термометра, шкала которого определялась точками кипения и замерзания воды.