Цитаты со словом «целые»
«Былое и думы» не были писаны подряд; между иными главами лежат
целые годы. Оттого на всем остался оттенок своего времени и разных настроений — мне бы не хотелось стереть его.
В Лондоне не было ни одного близкого мне человека. Были люди, которых я уважал, которые уважали меня, но близкого никого. Все подходившие, отходившие, встречавшиеся занимались одними общими интересами, делами всего человечества, по крайней мере делами
целого народа; знакомства их были, так сказать, безличные. Месяцы проходили, и ни одного слова о том, о чем хотелось поговорить.
За мной ходили две нянюшки — одна русская и одна немка; Вера Артамоновна и m-me Прово были очень добрые женщины, но мне было скучно смотреть, как они
целый день вяжут чулок и пикируются между собой, а потому при всяком удобном случае я убегал на половину Сенатора (бывшего посланника), к моему единственному приятелю, к его камердинеру Кало.
Я часы
целые проводил в его комнате, докучал ему, притеснял его, шалил — он все выносил с добродушной улыбкой, вырезывал мне всякие чудеса из картонной бумаги, точил разные безделицы из дерева (зато ведь как же я его и любил).
После ряда истязаний, вынесенных с чрезвычайным мужеством, превратив
целое существование в одну перемежающуюся операцию, доктора объявили его болезнь неизлечимой.
Он завел большую библиотеку и
целую крепостную сераль, и то и другое держал назаперти.
Отцу моему досталось Васильевское, большое подмосковное именье в Рузском уезде. На следующий год мы жили там
целое лето; в продолжение этого времени Сенатор купил себе дом на Арбате; мы приехали одни на нашу большую квартиру, опустевшую и мертвую. Вскоре потом и отец мой купил тоже дом в Старой Конюшенной.
В спальной и кабинете моего отца годы
целые не передвигалась мебель, не отворялись окна.
Эти люди сломились в безвыходной и неравной борьбе с голодом и нищетой; как они ни бились, они везде встречали свинцовый свод и суровый отпор, отбрасывавший их на мрачное дно общественной жизни и осуждавший на вечную работу без
цели, снедавшую ум вместе с телом.
Впечатления ими овладевают быстро, но не пускают корней; ум их постоянно занят, или, лучше, рассеян случайными предметами, небольшими желаниями, пустыми
целями.
Телесные наказания были почти неизвестны в нашем доме, и два-три случая, в которые Сенатор и мой отец прибегали к гнусному средству «частного дома», были до того необыкновенны, что об них вся дворня говорила
целые месяцы; сверх того, они были вызываемы значительными проступками.
Как упоительна казалась мне сцена, где пажа одевают в женское платье, мне страшно хотелось спрятать на груди чью-нибудь ленту и тайком
целовать ее.
В деревне он ходил в церковь и принимал священника, но это больше из светско-правительственных
целей, нежели из богобоязненных.
Каждый год отец мой приказывал мне говеть. Я побаивался исповеди, и вообще церковная mise en scene [постановка (фр.).] поражала меня и пугала; с истинным страхом подходил я к причастию; но религиозным чувством я этого не назову, это был тот страх, который наводит все непонятное, таинственное, особенно когда ему придают серьезную торжественность; так действует ворожба, заговаривание. Разговевшись после заутрени на святой неделе и объевшись красных яиц, пасхи и кулича, я
целый год больше не думал о религии.
Жены сосланных в каторжную работу лишались всех гражданских прав, бросали богатство, общественное положение и ехали на
целую жизнь неволи в страшный климат Восточной Сибири, под еще страшнейший гнет тамошней полиции. Сестры, не имевшие права ехать, удалялись от двора, многие оставили Россию; почти все хранили в душе живое чувство любви к страдальцам; но его не было у мужчин, страх выел его в их сердце, никто не смел заикнуться о несчастных.
Несмотря на то что политические мечты занимали меня день и ночь, понятия мои не отличались особенной проницательностью; они были до того сбивчивы, что я воображал в самом деле, что петербургское возмущение имело, между прочим,
целью посадить на трон цесаревича, ограничив его власть.
Отсюда
целый год поклонения этому чудаку.
Мы сидели раз вечером с Иваном Евдокимовичем в моей учебной комнате, и Иван Евдокимович, по обыкновению запивая кислыми щами всякое предложение, толковал о «гексаметре», страшно рубя на стопы голосом и рукой каждый стих из Гнедичевой «Илиады», — вдруг на дворе снег завизжал как-то иначе, чем от городских саней, подвязанный колокольчик позванивал остатком голоса, говор на дворе… я вспыхнул в лице, мне было не до рубленого гнева «Ахиллеса, Пелеева сына», я бросился стремглав в переднюю, а тверская кузина, закутанная в шубах, шалях, шарфах, в капоре и в белых мохнатых сапогах, красная от морозу, а может, и от радости, бросилась меня
целовать.
Я написал ей записку, умолял простить меня; после чая мы помирились, я у ней
поцеловал руку, она обняла меня и тут объяснила всю важность дела.
Мы с ужасом ждали разлуки, и вот одним осенним днем приехала за ней бричка, и горничная ее понесла класть кузовки и картоны, наши люди уложили всяких дорожных припасов на
целую неделю, толпились у подъезда и прощались.
Налево по реке шла ивовая аллея, за нею тростник и белый песок до самой реки; на этом песке и в этом тростнике игрывал я, бывало,
целое утро — лет одиннадцати, двенадцати.
В саду было множество ворон; гнезда их покрывали макушки деревьев, они кружились около них и каркали; иногда, особенно к вечеру, они вспархивали
целыми сотнями, шумя и поднимая других; иногда одна какая-нибудь перелетит наскоро с дерева на дерево, и все затихнет…
Так-то, Огарев, рука в руку входили мы с тобою в жизнь! Шли мы безбоязненно и гордо, не скупясь, отвечали всякому призыву, искренно отдавались всякому увлечению. Путь, нами избранный, был не легок, мы его не покидали ни разу; раненные, сломанные, мы шли, и нас никто не обгонял. Я дошел… не до
цели, а до того места, где дорога идет под гору, и невольно ищу твоей руки, чтоб вместе выйти, чтоб пожать ее и сказать, грустно улыбаясь: «Вот и все!»
Около него была
целая плеяда седых волокит и esprits forts, [вольнодумцев (фр.).] всех этих Масальских, Санти и tutti quanti.
Он постоянно представлял из себя человека, стоящего выше всех этих мелочей; для чего, с какой
целью? в чем состоял высший интерес, которому жертвовалось сердце? — я не знаю.
Страшная скука царила в доме, особенно в бесконечные зимние вечера — две лампы освещали
целую анфиладу комнат; сгорбившись и заложив руки на спину, в суконных или поярковых сапогах (вроде валенок), в бархатной шапочке и в тулупе из белых мерлушек ходил старик взад и вперед, не говоря ни слова, в сопровождении двух-трех коричневых собак.
Старосты и его missi dominici [господские сподручные (лат.).] грабили барина и мужиков; зато все находившееся на глазах было подвержено двойному контролю; тут береглись свечи и тощий vin de Graves [сорт белого вина (фр.).] заменялся кислым крымским вином в то самое время, как в одной деревне сводили
целый лес, а в другой ему же продавали его собственный овес.
Чтоб дать полное понятие о нашем житье-бытье, опишу
целый день с утра; однообразность была именно одна из самых убийственных вещей, жизнь у нас шла как английские часы, у которых убавлен ход, — тихо, правильно и громко напоминая каждую секунду.
Для перемены, а долею для того, чтоб осведомиться, как все обстоит в доме у нас, не было ли ссоры между господами, не дрался ли повар с своей женой и не узнал ли барин, что Палашка или Ульяша с прибылью, — прихаживали они иногда в праздники на
целый день.
После Сенатора отец мой отправлялся в свою спальную, всякий раз осведомлялся о том, заперты ли ворота, получал утвердительный ответ, изъявлял некоторое сомнение и ничего не делал, чтобы удостовериться. Тут начиналась длинная история умываний, примочек, лекарств; камердинер приготовлял на столике возле постели
целый арсенал разных вещей: склянок, ночников, коробочек. Старик обыкновенно читал с час времени Бурьенна, «Memorial de S-te Helene» и вообще разные «Записки», засим наступала ночь.
Мудрено было бы сказать отчего, если б главная
цель, с которой он все это делал, была неизвестна; он хотел одного — лишить своих братьев наследства, и этого он достигал вполне «привенчиванием» сына.
Перед окончанием моего курса Химик уехал в Петербург, и я не видался с ним до возвращения из Вятки. Несколько месяцев после моей женитьбы я ездил полутайком на несколько дней в подмосковную, где тогда жил мой отец.
Цель этой поездки состояла в окончательном примирении с ним, он все еще сердился на меня за мой брак.
Целый семестр я отделывался от провожатого и насилу официально успел в этом.
К чрезвычайным событиям нашего курса, продолжавшегося четыре года (потому что во время холеры университет был закрыт
целый семестр), — принадлежит сама холера, приезд Гумбольдта и посещение Уварова.
Лекции эти продолжались
целую неделю. Студенты должны были приготовляться на все темы своего курса, декан вынимал билет и имя. Уваров созвал всю московскую знать. Архимандриты и сенаторы, генерал-губернатор и Ив. Ив. Дмитриев — все были налицо.
Но рядом с его светлой, веселой комнатой, обитой красными обоями с золотыми полосками, в которой не проходил дым сигар, запах жженки и других… я хотел сказать — яств и питий, но остановился, потому что из съестных припасов, кроме сыру, редко что было, — итак, рядом с ультрастуденческим приютом Огарева, где мы спорили
целые ночи напролет, а иногда целые ночи кутили, делался у нас больше и больше любимым другой дом, в котором мы чуть ли не впервые научились уважать семейную жизнь.
В нужде, в работе, лишенные теплой одежды, а иногда насущного хлеба, они умели выходить, вскормить
целую семью львенков; отец передал им неукротимый и гордый дух свой, веру в себя, тайну великих несчастий, он воспитал их примером, мать — самоотвержением и горькими слезами.
Когда они все бывали в сборе в Москве и садились за свой простой обед, старушка была вне себя от радости, ходила около стола, хлопотала и, вдруг останавливаясь, смотрела на свою молодежь с такою гордостью, с таким счастием и потом поднимала на меня глаза, как будто спрашивая: «Не правда ли, как они хороши?» Как в эти минуты мне хотелось броситься ей на шею,
поцеловать ее руку. И к тому же они действительно все были даже наружно очень красивы.
Между тем Вадим бродил без определенной
цели по улицам и так дошел до Петровского бульвара.
Прошли две-три минуты — та же тишина, но вдруг она поклонилась, крепко
поцеловала покойника в лоб и, сказав: «Прощай! прощай, друг Вадим!» — твердыми шагами пошла во внутренние комнаты. Рабус все рисовал, он кивнул мне головой, говорить нам не хотелось, я молча сел у окна.
После декабристов все попытки основывать общества не удавались действительно; бедность сил, неясность
целей указывали на необходимость другой работы — предварительной, внутренней. Все это так.
Делали шалости и мы, пировали и мы, но основной тон был не тот, диапазон был слишком поднят. Шалость, разгул не становились
целью. Цель была вера в призвание; положимте, что мы ошибались, но, фактически веруя, мы уважали в себе и друг в друге орудия общего дела.
Для пира четырех именин я писал
целую программу, которая удостоилась особенного внимания инквизитора Голицына, спрашивавшего меня в комиссии, точно ли программа была исполнена.
Великие слова, заключающие в себе
целый мир новых отношений между людьми, — мир здоровья, мир духа, мир красоты, мир естественно-нравственный и потому нравственно чистый.
Распятое тело воскресало, в свою очередь, и не стыдилось больше себя; человек достигал созвучного единства, догадывался, что он существо
целое, а не составлен, как маятник, из двух разных металлов, удерживающих друг друга, что враг, спаянный с ним, исчез.
Удобовпечатлимые, искренно молодые, мы легко были подхвачены мощной волной его и рано переплыли тот рубеж, на котором останавливаются
целые ряды людей, складывают руки, идут назад или ищут по сторонам броду — через море!
— Придет время, и вам, в награду за
целую жизнь усилий и трудов, какой-нибудь молодой человек, улыбаясь, скажет: «Ступайте прочь, вы отсталый человек».
«От тебя зависит твоя судьба; если я забуду, ты можешь мне писать», —
поцеловал его в лоб.
Я десять раз заставлял Полежаева повторять рассказ о
поцелуе, так он мне казался невероятным. Полежаев клялся, что это правда.
Эта неуместная, тупая, немецкая шутка была
поцелуем Дибича. Полежаева свезли в лагерь и отдали в солдаты.
Цитаты из русской классики со словом «целые»
Ассоциации к слову «целые»
Предложения со словом «целый»
- Он и в самом деле целый день таскал нас по городу, показывая достопримечательности и основные маршруты, а ещё учил нас говорить на иврите самые необходимые слова.
- Для отображения иллюстративного ряда привлечён целый ряд фотографов.
- Могут начаться дожди, которые будут идти каждый день целый год.
- (все предложения)
Предложения со словом «целое»
- Он и в самом деле целый день таскал нас по городу, показывая достопримечательности и основные маршруты, а ещё учил нас говорить на иврите самые необходимые слова.
- Для отображения иллюстративного ряда привлечён целый ряд фотографов.
- Могут начаться дожди, которые будут идти каждый день целый год.
- (все предложения)
Сочетаемость слова «целый»
Сочетаемость слова «целое»
Что (кто) бывают «целыми»
Значение слова «целый»
ЦЕ́ЛЫЙ, -ая, -ое; цел, цела́, це́ло. 1. только полн. ф. Такой, от которого ничего не убавлено, не отделено. (Малый академический словарь, МАС)
Все значения слова ЦЕЛЫЙ
Афоризмы русских писателей со словом «целый»
- Если прошлое вспоминается «в общем и целом», оно, наверное, умерло или просто не имеет цены. Лишь детали воссоздают картину. Порой неожиданные, когда-то казавшиеся смешными…
- Он <Лермонтов> подражал в стихах Пушкину и Байрону, и вдруг начал писать нечто такое, где он никому не подражал, зато всем уже целый век хочется подражать ему. Но совершенно очевидно, что это невозможно, ибо он владеет тем, что у актера называют «сотой интонацией».
- Я всем прощение дарую
И в Воскресение Христа
Меня предавших в лоб целую,
А не предавшего — в уста.
- (все афоризмы русских писателей)
Дополнительно