Неточные совпадения
Владимир Николаевич Бежецкий проснулся, против своего обыкновения, очень рано и притом в самом мрачном расположении духа. Быстро вскочив
с постели, он накинул свой шелковый китайский халат и вышел в кабинет, роскошно отделанный в восточном вкусе.
С этой стороны он был совершенно доволен своею должностью, оплачиваемой к тому же весьма солидным содержанием, но, увы, была и другая сторона медали — это лежавшая на Владимире Николаевиче хозяйственная часть.
Бежецкий все продолжал ходить из угла в угол. Он даже не заметил, как в кабинет вошел его лакей Аким, угрюмый старик
с красным носом, красноречиво говорившим о неустанном поклонении его владельца богу Бахусу, и остановился у притолоки двери, противоположной той, которая вела в спальню.
— Так как же таперича прикажете? — медленно начал тот. — Нешто к жиду сходить?.. Я намеднись был у него, чай пил, билетец в театр ему дал и
с женой и
с дочерью. Может, уговорю. Я уж ему и то тогды-то закинул. Знал, что понадобится, пошлете. Барин, мол, в скорости после тетушки большими деньгами наследует, потому тетушка Богу душу отдала.
Дьячок-то нализался, так она чуть
с лестницы меня не спустила.
— Теперь и мучайся. Проклятые деньги! Как надоедает вертеться
с рубля на рубль, перебиваться кое-как. Постылая жизнь! Да еще в кассе тоже не все, через несколько дней и там понадобятся. Просто хоть не живи. А занять теперь трудно стало, ох, как трудно; все прижимаются, у кого деньги есть. Да и Бог знает у кого они есть? Ни у кого нет. Прежде у всех были, а нынче ни у кого. Удивительно, право, куда они девались.
Владимир Николаевич встал
с дивана и снова зашагал по кабинету.
— И хоть бы узнать, — начал он снова после некоторого молчания, — где они лежат, взял-то бы уж
с умом бы.
— Да, — закончил он свои размышления
с новым глубоким вздохом, дело дрянь, если Аким не достанет. Этот жидюга Шмель тоже обещал, да наверно надует, протобестия.
— Господин Шмель пришел, — доложил вошедший Аким, ставя на письменный стол поднос
с стаканом чаю и несколькими бутербродами на тарелке.
— Откуда это такой стакан
с серебряной подстановкой? У меня прежде не было, — уставился Бежецкий на Акима, сев за стол и взяв в руки заинтересовавший его стакан.
Он сунул поднос
с стаканом в руки подошедшего Акима.
— Какова скотина! — вскочил
с кресла Бежецкий. — Этакая скотина и разбирает еще, кто какая птица! Merci du peu. Так зазнался, животное, не знаю просто, что
с ним делать. Вон выгнать надо.
— Одно есть у меня средство, заветное средство против вашей чахотки, — продолжал он, помолчав, и усаживаясь по приглашению Бежецкого рядом
с ним на диван. — То вот радикально бы могло излечить. Я его в других случаях, сходных
с вашим, применял — помогало!
— Это значит продать себя за деньги!? — вспыхнул Владимир Николаевич. — Нет, уж извините, я на это не пойду. Мне моя свобода дороже всего. Переносить бабьи слезы, сцены ревности, нянчиться
с женой весь век! Да ни за что на свете. Спасибо, мне и так от бабья достается. А тут на законном-то основании. Да через неделю сбежишь.
— Ну, как угодно-с… Как вам угодно, — оторопел Шмель от тирады Владимира Николаевича. — Я только осмелился посоветовать, думаю, за то всегда деньги будут. А это вам нужно; вы барин, привыкли хорошо пожить, без денег-то и трудно.
— Черт
с ними и
с деньгами. Еще какая попадется, — засмеялся Бежецкий. — Пожалуй, и сбежать не даст, запрет либо прибьет, как жена моего Акима.
—
С удовольствием! — вскочил
с дивана Борис Александрович. — Это
с удовольствием, я на это, вы правду сказали, мастер. Умею дела делать. И не в таких переделках бывал, да слава Богу, сух из воды выходил.
— Вот как тут сделать? — указал Бежецкий на одно место в кассе. — Au nom de Dieu, как
с этим быть? Что сделать
с этим расходом? Не придумаю, куда деньги показать, sacre nom du Dueu!
Смотря так
с философской точки зрения, на это дело, пускай лучше я буду для этого умен, чем кто-нибудь другой.
Он
с усилием деланно улыбнулся.
—
С вашим-то уменьем очаровывать людей и обращаться
с ними, да и я разве допущу, дам вас в обиду.
Помилуйте, я
с семьей при вас только свет увидал, вздохнул.
Что же мне по миру
с семьей идти?
— Зачем ты сказал, болван, что я дома? —
с досадой крикнул Владимир Николаевич.
— Эх, черт возьми! — вскочил
с кресла Бежецкий.
— Ну-с, так я теперь отправлюсь, — подмигнул лукаво Шмель Акиму, расшаркиваясь перед Бежецким. — К вам пришли, заниматься некогда будет. В другой раз зайду. Счастливо оставаться, Владимир Николаевич. Не хочу вам мешать. До свиданья.
Владимир Николаевич все продолжал стоять
с совершенно растерянным видом.
— Хорошо, что Шмель ушел, — подумал он, — без него все лучше, а то бы и он заметил. Ужасное положение! И выхода нет. Повидаться-то
с ней хотелось бы. Три дня не видал… Эх! Делать нечего, надо принять. Будь что будет!
Она относилась ко всем служившим
с ней
с сердечною теплотою, готова была всегда
с подкупающей сердце искренностью придти на помощь нуждающемуся из товарищей, в каком бы ранге ни состоял он или она на сцене, и последние платили ей восторженным обожанием.
Уже пять лет прошло
с тех пор, как она в первый раз вступила на сценические подмостки. Четыре года провела она сезоны на провинциальных сценах и лишь первый год выступила в столице.
Владимир Николаевич год тому назад, конечно,
с восторгом принял ее на сцену театра вверенного ему общества и не замедлил начать усиленно за ней ухаживать.
Неосторожная, легкомысленная, совершенно согласная
с его натурой растрата денег любимой, как ему по крайней мере казалось, женщины заставила его не видать ее в течение трех дней, и эта разлука еще более распалила его страсть, его желания.
Образ стройной, изящной Крюковской,
с бледным, выразительным лицом, обрамленным роскошными пепельными волосами, настойчиво мелькал в его воображении, маня и вместе
с тем дразня его своею недостижимостью.
Какая-то неизъяснимая радость наряду
с безотчетным страхом наполнили его сердце.
— Что
с вами, Владимир Николаевич? Здравствуйте, — вывела его из задумчивости вошедшая Крюковская, скромно одетая вся в черное. — Чем больны? Я так беспокоилась за вас. Сегодня нарочно пораньше встала, чтобы до репетиции заехать. Не опасно были больны? Уж я думала, думала… что в голову не приходило.
— Полноте извиняться, — перебила его Крюковская, усаживаясь вместе
с ним на турецкий диван. — Я рада, что вас здоровым вижу, а то Бог знает, что мне не представлялось.
— Что
с вами случилось? —
с возрастающим беспокойством продолжала она. — Вы не больны, а у вас на душе что-то нехорошо. Я вижу. Отчего? Скажите мне. Не скрывайте. Вы знаете, как я близко принимаю к сердцу все, что до вас касается. Ведь я вам друг.
— Или… — она
с ужасом посмотрела на него.
— Не то, Надежда Александровна, не то, —
с неизъяснимой мукой в голосе произнес он. — Если бы не доверял вам, не уважал бы вас, как лучшую женщину… нет, скажу правду не… любил бы вас, скорее сказал бы, легче бы было…
— Вы сейчас сказали такое слово, — встала она
с дивана, — на которое я должна и хочу ответить откровенно.
— Что это вы… о чем? — села
с ним рядом Надежда Александровна. — Перестаньте, не мучьте себя, родной мой.
Облегчить вашу муку, утешить, успокоить хотела бы, примирить вас
с вашей совестью и оправдать.
— Чудная моя! Надя, любимая моя. Моя? Да? Будь женою моей,
с тобой я чувствую, что буду другим человеком. Согласна? Дай мне это счастье! — умоляющим голосом произнес он.
— Да, твоя… но не жена, женою быть не хочу… боюсь, слишком скоро… Лучше после… Подождем. У тебя увлекающийся характер. Ты можешь разлюбить меня. Посмотрим, можешь ли ты быть счастлив со мною. Я тебя связывать браком не хочу. Свяжешься, не развяжешься со мной после венца. Я боюсь себя. Тогда я
с собой не слажу. Не хорошо кончу. Ты ведь не знаешь меня. Я ведь горячая, безумная… и так ты должен быть уверен, что я люблю тебя, еще более уверен… повторяю, твоя, твоя…
Владимир Николаевич
с помощью Бориса Александровича Шмеля и искусно составленных им отчетов благополучно пережил общее собрание членов общества и вновь почти единогласно был избран председателем. Это уже отошло в область прошедшего и через несколько дней предстояло новое общее собрание, которое, впрочем, далеко не так, как прежнее, беспокоило Бежецкого. Наука Шмеля принесла свои плоды.
В описываемый нами день он благодушно беседовал, сидя за чайком в своей комнате около передней,
с своей дражайшей половиной — Марьей Сильверстовной, старой женщиной, внушительного сложения,
с ястребиным носом и таким же взглядом изжелта серых глаз и громадными руками, которыми она быстро вязала чулок и, казалось, не обращала ни малейшего внимания на разболтавшегося супруга.
Он
с наслаждением стал отхлебывать чай
с блюдечка.
— А все же, неча греха таить, прибыльное место. Ноне, слава Богу, заработал детишкам на молочишко, а ино бывает, что и задаром все утро прошмыгаешь.
С актеров взятки то гладки. Николи ничего не дадут, коли сам не попросишь. Ну а ежели, что им к барину понадобится — тогда мне доход.
Деньгам один перевод, да и просвистится
с бабьем.