Неточные совпадения
С Савина за перевозку денег
не спрашивали, но отправили
по этапу, выдавая ему на харчи «дворянский порцион», то есть пятнадцать копеек в
день.
В это время умер мой отец, и мне осталось после него небольшое именьице в Кременном уезде Волынской губернии. Эта смерть отца и отъезд мой из Одессы меня немного отрезвили. Я понял, что возвращаться мне в Одессу и в ту среду, в которой я погряз,
не следует, так что
по ликвидации моих
дел и продажи имения доставшегося мне от отца, я уехал жить в Киев. Но в Киеве вместо того, чтобы остепениться и начать новую жизнь, я снова предался кутежам и разгулу, так что отцовского наследства хватило мне
не на долго.
Савин
не мог положительно добиться ничего купить на свои деньги, и на его требования ему было категорически объявлено, что выписка продуктов делается один раз в неделю,
по субботам, а так как этап прибыл в понедельник, то ему предоставлялось ждать и голодать целых пять
дней.
— Я желаю, прежде всего, есть, так как сижу
по милости вашей и ваших удивительных порядков уже второй
день на пище святого Антония, и получая как дворянин пищу
не натурой, а деньгами, я имею, мне кажется, право выписывать, что пожелаю.
Хотя распространенное газетами известие о его смерти и должно было на первое время усыпить бдительность разыскивающих его полицейских агентов, но Савин понимал, что последние
не особенно-то доверчивы к газетным сообщениям и их профессиональный нюх будет, напротив, крайне заинтересован отсутствием трупа раздавленного поездом человека, и найдутся даже чиновники-любители, которые
по собственной инициативе займутся разъяснением этого
дела.
Дней через десять
по приезде Мадлен де Межен в Брюссель, Савин поехал утром на почту и
по возвращении домой Мадлен рассказала ему, что в его отсутствие приходил какой-то чиновник, желавший непременно его видеть, и так как она сказала ему, что
не знает, когда он вернется, то посетитель стал ее расспрашивать о его имени, летах, месте его рождения и надолго ли он приехал в Бельгию, а также о том, законная ли она жена или нет и как ее зовут.
— Так-то оно так, — отвечал Фрик, — но все-таки я советовал бы вам, если вы можете, достать какие-нибудь документы, удостоверяющие вашу личность. Доказав, что полиция была
не права в своих подозрениях, будет несравненно легче добиться оправдательного приговора
по делу об оскорблении комиссара и агентов.
— Положительно ответить я вам на это
не могу, но,
по моему мнению, долго оно продлиться
не может, так как
дело, в сущности пустое. Во всяком случае, пройдет недели две-три, а до суда и все шесть.
— Насчет гонорара я вам ничего
не могу сказать, я назначу себе вознаграждение, глядя
по делу, я ведь
не знаю еще, придется ли мне защищать вас одного или вместе с госпожей де Межен, в одной или в двух инстанциях. Я в этом отношении очень щепетилен, — добавил он — мое правило
не обдирать клиентов, брать за свой труд, что следует
по работе. Кроме того, я вижу, с кем имею
дело, вы со мной, надеюсь, торговаться
не будете, я
не возьму с вас, поверьте мне, лишнего сантима.
Но Савин
не согласился с этим мнением, он находил необходимость во что бы то ни стало доказать свою невиновность
по обвинению в ношении чужого имени, так как от этого зависел весь дальнейший ход
дела.
— Удайся нам убедить суд, — начал снова Николай Герасимович, — что я действительно проживал во Франции, а
не в Бельгии под чужим именем, добейся я таким образом оправдательного приговора
по обвинению в ношении чужого имени, тогда если я и буду обвинен
по делу об оскорблении полиции, то под именем маркиза де Траверсе, а
не Савина, и этот приговор суда будет мне служить самым лучшим доводом против требуемой Россией моей выдачи: требуют
не маркиза де Траверсе, а Савина, с которым я в силу уже приговора бельгийского суда, ничего общего иметь
не буду…
За несколько
дней перед этим в нескольких брюссельских газетах появились коротенькие заметки, извещавшие публику, что в такой-то
день назначено к слушанию в суде исправительной полиции
дело о маркизе Сансак де Траверсе, он же Савин, и его любовнице Мадлен де Межен, причем, конечно,
не было забыто прибавление разных пикантных подробностей о личностях обвиняемых, а также говорилось, что
по распоряжению судебных властей
дело это, ввиду его интереса, будет разбираться в большом зале суда и что публика будет допускаться только
по билетам.
Эта эстрада отделена от публики решеткой, и за эту решетку входят только участрующие в
деле лица,
не исключая свидетелей, которые входят
по одному,
по вызову председателя суда.
Что касается до обвинения Савина в ношении чужого имени, то
по этому
делу свидетелей никаких
не было, а были прочитаны разные показания, данные официальными лицами во Франции и Германии.
В благополучном исходе его
дела в России, то есть в его оправдании судом
по всем возводимым на него обвинениям он
не сомневался ни минуты, но до этого суда и
дня его освобождения была целая бездна — долгие месяцы тюрьмы и связанная с ними разлука с той, в которой было все его блаженство, все его счастие, вся его жизнь.
Русские власти
не входят ни в какие подробности
по этому
делу и требуют выдачи именно того лица, которое они разыскивают, то есть Савина.
В те
дни, когда сам Корнилий Потапович
не мог
по тем или другим обстоятельствам бывать в конторе, его замещал сын Иван Корнильевич.
Представитель обвинения обратился к присяжным с заявлением, что хотя укор защиты
по разбираемому
делу, быть может, и справедлив, но что подсудимый Савин арестован за границей
не по одному разбираемому ныне
делу.
Если вы его обвините, на что вы имеете право, несмотря на мой отказ от обвинения, раз вы найдете его виновным
по обстоятельствам
дела, приговор над ним
не вступит в законную силу ранее суда над ним в Калуге, если оправдаете — его
не освободят из-под стражи ранее этого же суда.
Товарищ председателя сказал краткое резюме, в котором, между прочим, разъяснял присяжным
по поводу речей, которыми обменялись обвинение и защита, что
дело Савина
по обвинению его в поджоге
не может и
не должно иметь в их глазах никакого значения при постановлении вердикта
по настоящему
делу.
Недаром в Англии и Швейцарии заключение до суда зависит
не от следователей и прокуроров, а от присяжных, пред которыми должен предстать каждый обвиняемый
не позже восьми
дней по его аресте.
Перед ними
не разбирается
дело по существу, а только выясняются причины задержания обвиняемого, вескость улик и положение его в обществе, что главным образом и руководит присяжными при принятии этой или другой меры пресечения обвиняемому способов уклоняться от суда и следствия.
— Радуюсь, что ты еще веришь моей дружбе и
не считаешь меня за клеветника
по поводу той истории с медальоном… Но это
дело еще
не окончено, а пока позволь мне дать тебе совет.
Николай Герасимович также с некоторого времени бывший
не прочь пользоваться «холостой свободой», ничего
не имел против этого, а, напротив, чрезвычайно любезно присоединял свои просьбы
не оставлять Мадлен одну, когда он должен уезжать «
по делам», к приглашениям своей подруги жизни.
Нарочный
по несколько раз в
день ездил в шарабане на станцию железной дороги справляться,
не пришла ли депеша, а Неелов, обыкновенно стоя с биноклем у окна своего кабинета, пристально смотрел на видневшуюся дорогу,
по которой он должен был возвратиться в усадьбу.
На третий
день утром он увидал, что нарочный возвращается
не один, рядом с ним сидел какой-то господин, судя
по костюму.
Ему как заинтересованному в
деле и
не следовало,
по ее мнению, говорить.
Не знал он, что страшное совпадение идет еще дальше, что он приехал в Петербург обличить сына или,
по крайней мере признаваемого таковым, того самого Алфимова, который был главным, хотя и закулисным, виновником его высылки в Пинегу и возбуждения против него уголовного
дела об уничтожении векселя, предъявленного ему Мардарьевым.
Он почти
не занимался гражданскими
делами и «председательство в конкурсах»
не было его идеалом — он весь отдался изучению уголовного права, этой,
по выражению одного немецкого юриста, поэзии права.
— Как
не за что?.. Примчались
по чужому
делу…
— Едва ли вы его теперь застанете… Если он
не приехал сюда, значит уехал куда-нибудь
по делу, — как-то странно заторопился Григорий Александрович Кирхоф.
Утром она имела первое свидание с Дмитрием Павловичем Сиротининым, любезно разрешенное ей, в качестве невесты обвиняемого, судебным следователем, которому она, хотя и
не официально,
не в форме показания, успела высказать все, что у нее было на душе
по поводу
дела Сиротинина.
— И
не надо… Быть может, вам и
не придется меня понимать, чего я от души желаю. Я к вам, собственно,
по делу.
— При таких отношениях вы можете ему по-дружески намекнуть, что поведение его сына внушает вам опасение даже за его личное состояние и, между прочим, вскользь заметить, что и недавняя растрата
дело рук его сына, а
не Сиротинина… При этом вы возьмете с него честное слово, что это останется между вами… При ваших отношениях он просто побоится нарушить это данное вам слово.
— Вот тут-то и будет ваше
дело по-дружески объяснить ему, что семь бед — один ответ, да и что ответа-то для него никакого
не будет…
— Из
дела видно, что иногда, проверяя кассу, Иван Корнильевич Алфимов отсылал вас
по поручениям,
не предполагали ли вы…
— Ну, тогда, конечно, проку из него
не будет, — согласилась Анна Александровна. — По-человечески его жалеть действительно надо, но нам-то он, ох, какое зло сделал, ты только сообрази, легко ли было Мите вынести весь этот позор, легко ли было сидеть в тюрьме неповинному… Он перед нами-то спокойным прикидывался, а вчера я посмотрела, у него на висках-то седина… Это в тридцать лет-то…
Не сладки эти дни-то ему показались, а все из-за кого…
Старшая дочь Капитолины Андреевны получила домашнее воспитание, и ее нравственная порча происходила постепенно, так что, действительно, к шестнадцати годам она могла «прийти в настоящее понятие и сообразить, в чем
дело». Вера же,
по настоянию «высокопоставленного благодетеля», имя которого произносилось даже полковницей Усовой
не иначе, как шепотом, была отдана в полный пансион в одно из женских учебных заведений Петербурга — «благодетель» желал иметь «образованную игрушку».
— Чего тут объяснять… У него состояние почти в миллион, он распустил нюни… Я думал, что он,
по крайней мере, прижмет тебя и заставит отдать половину, чтобы
не возбуждать
дело… И отдал бы…