Неточные совпадения
Тут прошла его бурная юность! Тут жил предмет его первой настоящей
любви — «божественная Маргарита Гранпа» — при воспоминании о которой до сих пор сжимается его сердце. Тут
появилась в нем, как недуг разбитого сердца, жажда свободной
любви, жажда искренней женской ласки, в погоне за которыми он изъездил Европу, наделал массу безумств, приведших его в конце концов в этот же самый Петербург, но… в арестантском вагоне. Дрожь пробежала по его телу, глаза наполнились невольными слезами.
Она
появилась на ее пороге в тот момент, когда Сергей Павлович готов был признаться молодой девушке в
любви.
Через несколько времени на пороге полуотворенной двери
появлялась сама
Любовь Аркадьевна.
Любовь Аркадьевна была весела и оживлена. На впавших щечках
появился даже румянец. Эта поездка, к счастью для нее, даже освободила ее от дальнейшего заточения.
«Счастлив в картах, несчастлив в
любви, — часто
появлялось в его мыслях. — Несомненно, в Петербурге она не была безгрешна», — вдруг умозаключил он, стараясь, как всегда это бывает, сам найти доказательство того, чему хотел бы не верить, даже в предрассудках.
Пока между нами
любовь появилась в виде легкого, улыбающегося видения, пока она звучала в Casta diva, носилась в запахе сиреневой ветки, в невысказанном участии, в стыдливом взгляде, я не доверял ей, принимая ее за игру воображения и шепот самолюбия.
С этого началось: стали обсуждать поступок графа, его
любовь появляться и беседовать инкогнито, припомнили разные случаи из его оригинальной деятельности.
Неточные совпадения
Любовное свидание мужчины с женщиной именовалось «ездою на остров
любви»; грубая терминология анатомии заменилась более утонченною;
появились выражения вроде «шаловливый мизантроп», [Мизантро́п — человек, избегающий общества, нелюдим.] «милая отшельница» и т. п.
В самое последнее время, когда
появился вдруг с своею
любовью и Дмитрий Федорович, старик перестал смеяться.
Веселенький деревенский домик полковника, освещенный солнцем, кажется, еще более обыкновенного повеселел. Сам Михайло Поликарпыч, с сияющим лицом, в своем домашнем нанковом сюртуке, ходил по зале: к нему вчера только приехал сын его, и теперь, пока тот спал еще, потому что всего было семь часов утра, полковник разговаривал с Ванькой, у которого от последней, вероятно,
любви его
появилось даже некоторое выражение чувств в лице.
На днях наша дружеская полемика получила новую богатую пищу. В газетах
появилась речь одного из эльзас-лотарингских депутатов, Тейтча, произнесенная в германском рейхстаге. Речь эта, очень мало замечательная в ораторском смысле, задела нас за живое внезапностью своего содержания. Никто из нас не ожидал, чтобы мог выступить, в качестве спорного, такой предмет, о котором, по-видимому, не могло существовать двух различных мнений. Этот оказавшийся спорным предмет —
любовь к отечеству.
«Вот это
любовь, — говорил я себе снова, сидя ночью перед своим письменным столом, на котором уже начали
появляться тетради и книги, — это страсть!.. Как, кажется, не возмутиться, как снести удар от какой бы то ни было!.. от самой милой руки! А, видно, можно, если любишь… А я-то… я-то воображал…»