Неточные совпадения
Вопрос о том, действительно ли «красавчик» был русский или принятый
за такового только по ошибке решен окончательно не был; мнения пассажиров разделились: дамы были на стороне признания его чистокровным французом, понятие о котором в дамском уме соединяется с идеалом галантного, мужественного, сильного телом и духом красавца, а к
такому идеалу, по мнению пароходных дам, подходил «таинственный пассажир».
— Мне кажется, что это совершенно лишнее, когда у меня есть все необходимые бумаги и формальный паспорт, удостоверяющие кто я
такой, и если желают проверить подлинность этих документов, то достаточно, мне думается, телеграфировать тем официальным лицам, которые их выдали, начиная с русского консула в Триесте господина Малейна, который меня лично знает и подтвердит не только подлинность выданного им мне паспорта, но и опишет мои приметы, что докажет, что я именно то лицо,
за которое себя выдаю.
Бывал же я у них просто
так, от нечего делать, и если был у меня какой-либо замысел, то только призанять у них денег и с этой-то целью я начал ухаживать
за младшею дочерью Наденькой.
Не умри она, я получил бы хороший куш,
так как ее отец дал
за нею большое имение, но я должен был дождаться ее совершеннолетия, чтобы получить от нее доверенность на продажу и залог этого имения.
С этой целью Николай Герасимович завел разговор с сидевшим рядом с ним
за обедом капитаном парохода и стал его расспрашивать о курсе парохода, о заходах его в какие-либо порты, о близости берегов или каких-либо островов и
так далее, и узнал от него, что «Корнилов» идет прямо до Одессы, не заходя ни в какие порты, и рейс его вдали от берегов. В одном только месте, близ устья Дуная, он проходит в недалеком расстоянии от румынского берега и единственного имеющегося в Черном море острова.
В России привыкли смотреть на вещи иначе, чем смотрят люди
за границей, поэтому русским и не приходит в голову, например,
таких вещей, чтобы в Бельгии хлопотали об интересах Германии и Франции, как о своих собственных, а между тем то, чего русские почти не знают и не понимают, то есть международная солидарность, существует во всей Западной Европе.
— Ну, перестань плакать, теперь слезами не поможешь, да и ничего опасного для себя я не вижу в моем аресте, — старался успокоить ее Савин, — пока нет требования о выдаче меня от русской судебной власти.
За ношение чужого имени не Бог весть какое наказание: недели две ареста,
так что я могу быть освобожден раньше, нежели что-нибудь придет из России.
Но
так как, по сообщенным мне полицией сведениям, вы русский офицер Савин, преследуемый
за разные уголовные дела в России и притом бежавший от немецких властей во время следования в Россию, то до разъяснения всего этого или оправдания вас судом я обязан заключить вас в предварительную тюрьму.
Правда, что присылалось все это в корзине
за один раз,
так что Савин вынужден был купить спиртовую лампочку для разогревания кофе утром и ужина вечером,
так как все присылалось к обеду в двенадцать часов, но это нисколько не затрудняло, а напротив, это своего рода стряпанье забавляло и прекрасно убивало время.
Заключенный обязан был сейчас же встать, одеться, умыться и сложить свою кровать (
за исключением платящих и имеющих постоянную кровать), вымести и натереть воском пол, с
таким расчетом, чтобы все это было кончено к шести часам утра, ко времени раздачи кофе.
Деньги, как свои,
так и заработанные, хранились в кассе, а на расходы и выписку необходимого выдавалось заключенному на руки не более пяти франков
за раз.
Видя, что ответы ее не удовлетворяют их желаниям и почти не компрометируют арестованного, они переменили тон и стали говорить молодой женщине о наказании, которое ее ожидает
за тяжелое оскорбление власти в лице полицейского комиссара, которого она
так бесцеремонно облила грязной водой.
Для заключенных это не только не представляло неудобств, а напротив, они были этому очень рады,
так как в суде они находились все вместе, в большой светлой комнате, без всякого присмотра, кроме наружного, и могли болтать между собою и почылать,
за чем хотели.
Граф де Кадиньян был признан виновным в восемнадцати мошенничествах, а
так как, по бельгийским законам, наказание полагается не одно по совокупности, как в России, а
за каждое преступление полагается отдельное наказание, то бедный граф был приговорен к восемнадцати наказаниям, по три месяца одиночного заключения каждого, что составит весьма почтенную цифру в четыре с половиною года одиночного заключения.
Так я думал первое время, а затем, поразмыслив, увидел, что обнаружение и в России ношения мне не принадлежащего имени, да еще лица, как оказалось потом, скомпрометированного, может повлечь
за собою обвинение в соучастии и во всяком случае следствие, во время которого меня будут держать в русской тюрьме.
По отношению тождества лиц, по мнению палаты, не может быть и речи,
так как в силу решения бельгийского суда, вошедшего в законную силу, подлежащее выдаче лицо было признано
за Николая Савина, а не
за маркиза де Траверсе, а таковое решение обязательно для всех бельгийских судов.
Войдя в желтый кабинет, называвшийся
так по цвету обивки мебели и портьер, граф Стоцкий бросился в кресло, закрыл глаза и схватился руками
за голову.
—
Так будь же благоразумен, Станислав! — продолжал тот. — Тебе предстоит доставить мне все необходимое для жизни, приятной и спокойной. Там, вдали, я
так истосковался о
таком любящем сердце, как твое, что раз добравшись до него, я уже его не выпущу! А я хочу быть богатым и жить приятно. Ты у меня в руках и должен
за это платить!..
— Нет, моя девочка,
так нужно! А мы и издалека будем любить тебя по-прежнему и станем молиться
за тебя. Молись почаще и ты, чтобы Господь избавил тебя от соблазнов и испытаний, а если испытания когда-нибудь настанут, то чтобы Он даровал тебе силу устоять против греха.
— Я не ребенок, батюшка… Живя у матери, я видела
таких, как он, готовых
за тысячу рублей подписать вексель на десять тысяч… Наконец, я люблю другого!
В уме Стамбулова возник план управления Болгариею
за ширмой
такого удобного и сговорчивого князя, каким был его приятель граф де Тулуз Лотрек, имеющий вес и значение у парижских Ротшильдов.
— А,
так вы
так… — вышел из себя в свою очередь паша и, схватив
за ворот Савина, крикнул полицейским: — Вяжите его!
— Ай, ай, ай! Вот
так знакомство. Вы здесь на Песках живете, как на добродетельном оазисе среди пустыни беспутства, а
за границей благословенных Песков опасно отпускать девушку одну с неизвестной подругой к неизвестной даме. Еще недавно был
такой случай, что девушка из очень порядочного дома, познакомившись в Летнем саду с какой-то барышней, была ею через неделю после этого знакомства увезена к полковнице Усовой, и только по счастью бедняжке удалось безнаказанно вырваться из этого вертепа.
Сердце молодой девушки порывисто билось. «Да, я буду его другом, — думала она. — Надя не полюбит его и мира душевного ему не даст…
Так сделаю это я…» Граф Петр Васильевич взял ее между тем
за руки. Кровь бросилась ей в голову.
— Счастливец, — сказал Иван Корнильевич. — Мне давно очень хочется
за границу. Но отец не пускает, в конторе
так много дел…
— Благодарю вас
за ваши слова, я обещаю исполнять свои обязанности
так, чтобы вы остались довольны мною.
—
Так пошлите
за доктором.
Этого было достаточно, чтобы ставшая
за последнее время довольно невзыскательной петербургская «золотая», или, правильнее, «золоченая», молодежь приняла его в свой круг, из которого он даже попал в некоторые дома столичной, как родовой,
так и финансовой аристократии.
Восстановив в своей памяти всю обстановку квартиры Усовой, общество, которое она там встретила, особенно дамское, вспомнив некоторые брошенные вскользь фразы и слова ее новой подруги Софьи Антоновны, она поняла, что попала, действительно, в
такое место, где не следует быть порядочной, уважающей себя девушке, и внутренне была глубоко благодарна дяде
за то, что он увез ее оттуда.
— Двадцать тысяч рублей! — прошептал он. — Да где же я их возьму! Проклятая игра! О, с какой радостью отказался бы я от нее. Но ведь мне необходимо добыть денег… а другого способа нет… Отец… Но как сказать ему о
таком проигрыше… Он ни
за что не выдаст мне даже моих денег… или же предложит выделиться и идти от него, куда я хочу, с проклятием матери
за спиною… Он неумолим… Тронуть капитал для него хуже смерти… А я дал клятву матушке… Хотел выручить граф Сигизмунд, но и он что-то не появляется… Как тут быть?..
— Не строга, а справедлива… Не все, конечно, таковы… Ну, да те, хорошие-то, единицами считаются… Есть у меня одна
такая на примете, кабы привел Бог, ох, как счастлива была бы я
за Митю.
— Сгоревший дом и имущество стоили вдвое, чем то, что я получил из страхового общества, но я считал и считаю это для себя возмездием
за то, что я погубил привязавшуюся ко мне молодую женщину, от которой отделяла меня неравность общественного положения и воспитания. Настоящий суд надо мной тяжел мне, но не как суд, могущий лишить меня доброго имени и признать поджигателем — я глубоко убежден, что на это не поднимется рука судей совести — а как воспоминание о покойной,
так трагически покончившей с собою.
Ощущение близости в несколько шагов от женщины, которая
так же, как и он страдает в разлуке с ним и жаждет свиданья —
за последнее время это убеждение всецело укрепилось в уме Неволина — давало ему нечто вроде нравственного удовлетворения.
—
За что жалуете… Я и
так всегда готова… — сконфузилась молодая девушка, но бумажку сунула в карман.
—
Так устроишь, а завтра я в это же время
за ответом приду, против дачи буду.
Таким образом, вопрос, возвратился ли Неелов с Селезневой в Москву или поехал дальше на Смоленск, Брест, Варшаву и даже
за границу, остался открытым.
Успокоенный сознанием, что любимая им женщина тоже любит его, вырастив в своем сердце какую-то странную уверенность, что
так или иначе, несмотря на то, что она замужем, они будут счастливы в недалеком будущем, Неволин рьяно принялся
за работу над приготовлением к докторскому экзамену и диссертации, а также занялся практикой, которая началась для молодого врача очень удачно.
Оправданный калужским окружным судом по обвинению в поджоге, освободившись
таким образом от гнета тяготевших на нем в России обвинений, из-за которых он претерпел столько мытарств этапа и тюремного заключения, Савин полетел, как вырвавшийся школьник, на берега Невы, где ожидала его любимая и любящая женщина, покинувшая для него родину, родных и друзей, оставшихся в ее милой Франции.
— Клянусь тебе, я сам ничего не понимаю! С Ольгой Ивановной я вел себя, как брат. Бывали случаи, что я бесился на тебя
за твою холодность и старался заставить тебя ревновать, но с тех пор, как понял, что ты слишком чиста и высока для ревности, я веду себя
так же честно.
Красота Савина, между прочим, заставляла ее опасаться
за младшую дочь; чутьем матери она провидела, что Николай Герасимович именно
такой человек, которым может увлечься очень молоденькая девушка, а это увлечение может, в свою очередь, расстроить все ее финансовые соображения, которые по мере возрастающего успеха ее дочери среди мужчин достигали все более и более круглых и заманчивых цифр.
Папа отказал ему наотрез, но он все-таки продолжал бывать у нас и ухаживать
за мной.
Вдруг один раз папа приходит ко мне и объявляет, что мама решила выдать меня
за князя Геракова, вы помните
такой тощий и длинный молодой человек, с совершенно лошадиной физиономией…
Жалко мне его было и ухаживала я
за ним усердно, но в душе все-таки благодарила Владимира Игнатьевича, придравшегося
за что-то к князю и вызвавшего его на дуэль; я верила, что он любит меня больше жизни, которой рисковал для меня.
«Нет… Она слишком чиста, слишком проницательна, чтобы поверить… Она знает меня…
За последнее время мы
так сошлись… Я выложил ей всю свою душу… Она мне сказала, что читает в моем сердце, как в книге… Не могла же она не прочесть в нем, что я честный человек… Ведь это заглавие книги моего сердца…»
—
За что вы его
так?.. — улыбнулся Николай Герасимович, Сергей Павлович подробно рассказал всю историю ухаживания Владимира Игнатьевича
за Любовь Аркадьевной, увоз ее из Петербурга и, наконец, неисполнение данного слова здесь и исчезновение из Москвы, с целью, видимо, окончательно от нее отделаться.
Полученное от Долинского письмо,
таким образом, внесло в жизнь Савина перспективу разнообразия, и он схватился
за предложение адвоката явиться на помощь Елизавете Петровне Дубянской обеими руками, тем более, что действительно не избег общей участи всех знавших молодую девушку и поддался ее неотразимому обаянию, как хорошего, душевного человека.
— Нет, мой друг,
за себя я благодарю вас как
за представителя русского правосудия. Существуют дела, раскрытие которых возможно лишь в высококультурных странах. Дело Сиротинина принадлежит именно к
таким делам.
— Дай-то Бог… Но это дело интересует меня теперь вдвойне из-за личности графа Стоцкого. Не мог же человек измениться
так нравственно и даже физически. Надо будет съездить к Гемпелю. Где он живет?
— Верно, верно…
Так с завтрашнего дня, с легкого, я примусь
за работу.
— Опять же не
за что. Сознавать, что работаешь на пользу других,
так приятно, что в этом сознании уже лежит величайшая награда, а я и обрадовался потому, что
за последнее время начал подумывать, что я уже совсем никому не нужен…