Неточные совпадения
Пассажир занимал отдельную каюту, редко выходил на палубу,
а если и появлялся там, то был молчалив и сосредоточен и никому из остальных пассажиров не пришлось с ним заговорить, если не считать нескольких пророненных им слов с некоторыми из его товарищей по путешествию.
Вопрос о том, действительно ли «красавчик» был русский или принятый за такового только по ошибке решен окончательно не был; мнения пассажиров разделились: дамы были на стороне признания его чистокровным французом, понятие о котором в дамском уме соединяется с идеалом галантного, мужественного, сильного телом и духом красавца,
а к такому идеалу, по мнению пароходных дам, подходил «таинственный пассажир».
— Просто наши русские власти опростоволосились, — легкомысленно щебетали дочери Евы. — Везут бедного иностранца неведомо куда,
а потом начнут перед ним же расшаркиваться и извиняться.
— Должно быть, тонкая штука этот молодчик. Держит себя как настоящий принц крови. Чай, просто русский прогоревший барин, лопотать по-французскому сызмальства научили,
а в науках не превзошел, да и на службе не годился. Дай-де заделаюсь принцем… и заделался.
— Нет, я не Савин,
а граф де Тулуз Лотрек, но по ошибке русского консула в Константинополе арестован и препровожден сюда под этим не принадлежащим мне именем, почему считаю нужным заявить об этом вашему превосходительству, прося рассмотреть идущие со мной документы,
а по рассмотрении их меня освободить.
Градоначальник особенно подчеркнул титул «пассажира»,
а затем, повернувшись, стал разговаривать с жандармским капитаном.
Сдав арестанта смотрителю замка, полициймейстер уехал,
а нового тюремного обитателя тотчас же отвели в секретную одиночную камеру, в отделение тюрьмы, предназначенное для политических преступников.
Это была тюрьма в тюрьме, которой специально заведовал старший помощник смотрителя,
а обязанность надзирателей исполнялась жандармами.
— Никакого постановления на ваше содержание у нас нет,
а держим вас потому, что вас привез полициймейстер с приказом содержать вас в политическом отделении со всевозможной строгостью.
— Конечно, мне ничего не остается делать, как обратиться за защитой к прокурору,
а потому и прошу вас дать мне бумаги и письменные принадлежности для написания этой жалобы.
— Прекрасно, господин прокурор, на арест Савина, может быть, и есть законное основание, но отнюдь не на содержание под стражей графа де Тулуза Лотрек,
а я именно и есть то самое лицо, каким себя именую.
— Чем вы докажете, что вы граф де Тулуз Лотрек,
а не Савин? Можете ли вы указать на лиц, могущих это удостоверить?
— Так укажите на этих лиц и места их жительства,
а я распоряжусь вас немедленно отправить для удостоверения вашей личности.
Что бы ни ответил мне консул, я не в праве вас освободить, так как вы арестованы не судебными властями одесского округа,
а препровождаетесь только через Одессу в Петербург.
Если вы не Савин, то вас по прибытии в Петербург немедленно освободят,
а поэтому мой вам совет, просить о скорейшем вашем туда отправлении.
Каждый арестант по вызову подходил к столу, где имя его и назначение, куда он следовал, проверялось по статейному списку,
а затем унтер-офицер брал арестанта и, передавая его тут же стоявшему ефрейтору, кричал...
К последней принадлежат все лица, пересылаемые по требованию судебных и административных властей, беспаспортные,
а также приговоренные уже к наказанию и отсылаемые к месту заключения в тюрьмы или арестантские роты.
— Ну,
а начальство как на это смотрит?
При этом же офицере, что теперь ведет партию, что хошь тащи, только чтобы было всегда все исправно, да по прибытии на место в Киев, Одессу или Брест, чтобы ничего не было заметно,
а в пути дебоширь сколько хочешь…
—
А вам часто приходится ездить с партиями?
— Да, почитай, мы все в разъездах… У нашей киевской конвойной команды три тракта: на Москву, на Одессу, да на Брест. Свезем партию в один конец,
а на следующий день принимаем обратно на Киев; ну, в Киеве дня два или три отдыхаем,
а затем снова в отправку.
—
А всегда у вас такие большие этапы, как сегодня?
— Почему же вся эта служба лежит на киевской команде,
а не на одесской, брестской и других?
— В Одессе конвойной команды совсем нет, ну,
а брестская и московская имеют свои тракты. Брестская в нашу сторону и не ходит, она препровождает на Вильну и Белосток; московская же сдает нам этапы в Курске и принимает от нас этапы там же. Вот поедете дальше на Москву, так увидите.
— Да, с нашей же командой, но не с нами. Мы с теперешним офицером поедем днем раньше вас в Брест,
а вы отправитесь с другим нашим же офицером, капитаном Ивановым.
Понятно, что он не мог роскошничать,
а должен был удовольствоваться покупкою яиц и бубликов у солдат, запивая дешевеньким чайком вприкуску.
—
А это дворянин Лизаро, тот, знаете, который на семи женах женат.
— Да вы разве не читали в ведомостях? Его уже судили в трех местах за это,
а теперь везут еще в остальные места судить.
—
А я уже давно собирался к вам подойти, господин Савин, — сказал он Николаю Герасимовичу, когда тот обратился к нему с каким-то незначительным вопросом, — но совестился и боялся вас обеспокоить. В одесском замке многие вами интересовались, да уж держали вас там больно строго.
Прибыл он туда не как турист-парижанин,
а как капиталист, представитель крупных парижских банкирских фирм с предложением дать болгарским воротилам — excusez du peu — двадцать миллионов.
Умный, обходительный, он сумел вскоре расположить всех к себе,
а главное, подружился со Стамбуловым настолько, что тот души в нем не чаял.
И теперь вместо того, чтобы восседать в княжеском замке на болгарском престоле, „его высочество“ находится хотя и в замке, но далеко не княжеском,
а в здешнем тюремном, под замком, в ожидании отправки в Петербург.
История, как видите, интересная и выходящая из ряда обыкновенных приключений,
а потому наделавшая немало шуму.
Все газетные хроники переполнены самыми разнообразными комментариями в отношении этого политического Хлестакова,
а потому и не могу не высказать своего мнения.
Хотя корнет Савин и Хлестаков, но Хлестаков, бесспорно, гениальный, и жаль, что ему не дали доделать задуманного, так как, во всяком случае, русские интересы на Балканском полуострове не пострадали от этого,
а могли бы даже выиграть.
— Но вот, кто в дураках, так в дураках, этот ваш кум Стамбулов, — смеясь, продолжал Лизаро. — Как это он так опростоволосился?
А, говорят, такой умный и хитрый человек.
— Ну
а документы ваши, паспорт были у вас подложные?
Сначала явоспитывался в Киеве, в гимназии,
а потом поступил в мореходную школу в Николаеве.
Жена моя была страшная кокетка,
а я ревновал ее, и кончилось все это тем, что в один прекрасный день она уехала из Одессы сухаживающим за нею гусарским офицером.
В Одессу я, конечно, не поехал,
а отправился в Варшаву, думая оттуда пробраться за границу.
Гляжу,
а на нем лица нет, весь побагровел, глаза налиты кровью,
а у рта пена.
Я снял с него быстро дорожную сумку, вынул из кармана бумажник, взял из него все документы и оказавшиеся до двух тысяч рублей денег,
а также железнодорожный билет и багажную квитанцию и вместо них вложил в него свой паспорт, мои визитные карточки, мой билет и квитанцию и несколько рублей денег и снова положил бумажник в его карман, после чего лег спать.
С первого же момента у меня созрел новый план действий послужить месяц-другой,
а затем выйти в отставку и по получении таковой уехать жить в Петербург под именем отставного надворного советника Лейна.
На берегах Невы я жил, конечно, не под именем Лейна,
а под вымышленной фамилией графа Рамбелинского, на имя которого подделал себе вид.
Дома я эти, конечно, заложил,
а с вырученными деньгами уехал в Москву под предлогом устройства там фабрики.
Фабрики я, конечно, никакой не устраивал,
а кутил на славу.
— Легко,
а главное безопасно.
Если меня разыскивали мои многочисленные жены,
а по их жалобам и судебные власти, то они искали разных Лейна, Рембелинского, Врасского и других, под чьими именами я прежде жил и был женат.
Свежее имя меня очищало сразу,
а чистый паспорт давал мне чистое поле к новой деятельности.