— Открыть ему глаза?! Да как ему еще взглянется. Пожалуй, за клевету сочтет, быть тогда беде; лучше помолчать от греха. Да и какое нам дело до
чужих баб? Коли сам ослеп, так и исполать ему! — рассуждали почти все.
— Ну, пошли!.. — удивлялся Мыльников. — Да я сам пойду к Карачунскому и два раза его выворочу наоборот… Приведу сюда Феню, вот вам и весь сказ!.. Перестань, Акинфий Назарыч… От живой жены о
чужих бабах не горюют…
— Ты думаешь — легко мне? Родила детей, нянчила, на ноги ставила — для чего? Вот — живу кухаркой у них, сладко это мне? Привел сын
чужую бабу и променял на нее свою кровь — хорошо это? Ну?
— Оно, конечно, грех, да ведь что поделаешь… Вы не приказывали во двор
чужих баб пущать, оно точно, да ведь где ж своих-то взять. Прежде, когда жила Агнюшка, не пускал чужих, потому — своя была, а теперя, сами изволите видеть… без чужих не обойдешься… И при Агнюшке, это точно, беспорядков не было, потому…
Неточные совпадения
Макаров находил, что в этом человеке есть что-то напоминающее кормилицу, он так часто говорил это, что и Климу стало казаться — да, Степа, несмотря на его бороду, имеет какое-то сходство с грудастой
бабой, обязанной молоком своим кормить
чужих детей.
— А —
баб — не приходилось? — спросил человек в шапке с наушниками и поучительно, уверенно заговорил, не ожидая ответа: —
Баб следует особенно стращать,
баба на
чужое жаднее мужика…
Прошли
чужие, пролетела птица.
Баба мимоходом спросила, не надо ли ему ягод, — столбняк продолжался.
— Вы оттого и не знаете жизни, не ведаете
чужих скорбей: кому что нужно, зачем мужик обливается потом,
баба жнет в нестерпимый зной — все оттого, что вы не любили! А любить, не страдая — нельзя. Нет! — сказал он, — если б лгал ваш язык, не солгали бы глаза, изменились бы хоть на минуту эти краски. А глаза ваши говорят, что вы как будто вчера родились…
Правда, что Ненила, которой его «в дети» отдали, доброй
бабой слыла, да ведь и у добрых людей по
чужом ребенке сердце разве болит?