Неточные совпадения
В течение полугода никто
не наведывался к новой послушнице, никто
не навестил ее, на ее имя
не было получено ни одного письма, ни одной посылки,
как вдруг
весть о роковом ящике с мертвой рукой мужчины, на одном из пальцев которой было драгоценное кольцо, подобно молнии, облетела монастырские кельи.
Затихшие было толки о «новой послушнице» возникли снова с большею силою. Говорили, впрочем, о роковом гостинце с еще большей осторожностью и за стены монастыря
весть эта
не выходила, так
как монахини при одном имени полицейского или подьячего трепетали всем телом и лучше решались,
как это ни было для них трудно, воздержаться от болтовни со знакомыми богомолками о роковой монастырской новости, нежели рисковать очутиться в губернской канцелярии или сыскном приказе.
По внешнему виду Даша была далеко
не маленькой девочкой, которой недавно исполнилось двенадцать лет, а взрослой шестнадцатилетней девицей, «хотя сейчас под венец
веди»,
как говорила о ней ее нянька. Сама Даша чувствовала свою самостоятельность, свою физическую и нравственную силу,
как чувствовала и обаятельность своей внешности и даже последней умела пользоваться при случае.
Крестьяне мигом собрались, услышав от Кудиныча о том, что «сержанта Митрофаныча», под
каким прозванием знали Иванова многие из мытищенских мужиков, задрал медведь, вооружились дрекольями и пошли в лес, следом за учителем, который шел впереди. Имея за собой человек с двадцать рослых и дюжих людей, Кудиныч
не боялся и бодро
вел свою армию на врага. Но враг
не стал дожидаться мстителей за свое кровавое дело.
Одетая в мужское платье, она приказывала запрягать себе лихих коней, и посадив в сани Фимку, тоже переодетую мужчиной,
как вихрь носилась по Москве, посещая «комедийные потехи»,
как назывались тогда в Москве театральные зрелища, и даже передавали за достоверное, участвовала в кулачных боях, словом,
вела себя
не по-девичьи,
не по-женски.
Вскоре, после того,
как на Сивцевом Вражке пронеслась
весть, что у «Дашутки-звереныша» объявился жених, ротмистр гвардии Глеб Алексеевич Салтыков, новость эта дошла до одной из приживалок «генеральши», и та, чуть
не задохнувшись от быстрого бега, явилась в дом своей благодетельницы — новость была ею получена у одних из знакомых ее на Сивцевом Вражке — бросилась в спальню, где в описанной нами обстановке находилась Глафира Петровна. Вход ее был так порывист, что генеральша нахмурилась и сурово спросила...
— Ну, смотри, Фелицата, — так звали приживалку, принесшую
весть о сватовстве Глеба Алексеевича Салтыкова за Дашутку-звереныша, — если ты соврала и такой несуразный поклеп взвела на моего Глебушку,
не видать тебе моего дома
как ушей своих, в три шеи
велю гнать тебя
не только от ворот моих, но даже с площади. А на глаза мне и
не думай после этого показываться, на конюшне запорю, хотя это у меня и
не в обычае.
—
Как когда… Видишь, что выдумал. Я
не понимаю приличий, я
не судья о том, кто
как себя
ведет! Да меня вся Москва уважает, от старого до малого, все со мной обо всем советуются,
как и когда поступить, а он, видите, выискалася,
не понимаете. Завел какую-то шл…
Дарья Николаевна хорошо понимала, что в глазах этих родственников и особенно генеральши она
не представляла завидной партии для Глеба Алексеевича Салтыкова, предвидела, что ей придется
вести против них борьбу, и для обеспечения себе победы, тем более, по ее мнению легкой, так
как на стороне ее была главная сила, в лице самого Салтыкова, все же, хотя и поверхностно, но ознакомилась с неприятелем.
Тяжело отзывалась эта потеха на лицах и спинах этих людей. Они глухо роптали, но открыто восставать и боялись, и
не могли. Им оставалось вымещать свою злобу на барыню, разнося по Москве, по ее улицам и переулкам, по ее харчевням и гербергам,
как назывались пивные в описываемое нами время,
вести о ее зверствах, придавая им почти легендарный характер. Ее
не называли они даже по имени и отчеству, а просто «Салтычихой» — прозвище так и оставшееся за ней в народе и перешедшее в историю.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала,
как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право,
как дитя какое-нибудь трехлетнее.
Не похоже,
не похоже, совершенно
не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я
не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь
вести себя,
как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
— Филипп на Благовещенье // Ушел, а на Казанскую // Я сына родила. //
Как писаный был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, //
Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… //
Не стала я тревожиться, // Что ни
велят — работаю, //
Как ни бранят — молчу.
Пир кончился, расходится // Народ. Уснув, осталися // Под ивой наши странники, // И тут же спал Ионушка // Да несколько упившихся //
Не в меру мужиков. // Качаясь, Савва с Гришею //
Вели домой родителя // И пели; в чистом воздухе // Над Волгой,
как набатные, // Согласные и сильные // Гремели голоса:
Пошли порядки старые! // Последышу-то нашему, //
Как на беду, приказаны // Прогулки. Что ни день, // Через деревню катится // Рессорная колясочка: // Вставай! картуз долой! // Бог
весть с чего накинется, // Бранит, корит; с угрозою // Подступит — ты молчи! // Увидит в поле пахаря // И за его же полосу // Облает: и лентяи-то, // И лежебоки мы! // А полоса сработана, //
Как никогда на барина //
Не работал мужик, // Да невдомек Последышу, // Что уж давно
не барская, // А наша полоса!
С ребятами, с дево́чками // Сдружился, бродит по лесу… // Недаром он бродил! // «Коли платить
не можете, // Работайте!» — А в чем твоя // Работа? — «Окопать // Канавками желательно // Болото…» Окопали мы… // «Теперь рубите лес…» // — Ну, хорошо! — Рубили мы, // А немчура показывал, // Где надобно рубить. // Глядим: выходит просека! //
Как просеку прочистили, // К болоту поперечины //
Велел по ней возить. // Ну, словом: спохватились мы, //
Как уж дорогу сделали, // Что немец нас поймал!