И если теперь я уничтожил его, то единственно из желания предать полному забвению мое прошлое и избавить
возможного читателя от скуки длинных жалоб и стенаний, от ужаса кощунственных проклятий.
Неточные совпадения
Впрочем, если слово из улицы попало в книгу, не писатель виноват, виноваты
читатели, и прежде всего
читатели высшего общества: от них первых не услышишь ни одного порядочного русского слова, а французскими, немецкими и английскими они, пожалуй, наделят в таком количестве, что и не захочешь, и наделят даже с сохранением всех
возможных произношений: по-французски в нос и картавя, по-английски произнесут, как следует птице, и даже физиономию сделают птичью, и даже посмеются над тем, кто не сумеет сделать птичьей физиономии; а вот только русским ничем не наделят, разве из патриотизма выстроят для себя на даче избу в русском вкусе.
Можно даже до того увлечь
читателя, что он примет историческую картину за
возможную еще и в настоящем.
Впрочем, может быть, все к лучшему. Вероятнее всего, вы, неведомые мои
читатели, — дети по сравнению с нами (ведь мы взращены Единым Государством — следовательно, достигли высочайших,
возможных для человека вершин). И как дети — только тогда вы без крика проглотите все горькое, что я вам дам, когда это будет тщательно обложено густым приключенческим сиропом…
Я уже сказал выше, что читатель-друг несомненно существует. Доказательство этому представляет уже то, что органы убежденной литературы не окончательно захудали. Но
читатель этот заробел, затерялся в толпе, и дознаться, где именно он находится, довольно трудно. Бывают, однако ж, минуты, когда он внезапно открывается, и непосредственное общение с ним делается
возможным. Такие минуты — самые счастливые, которые испытывает убежденный писатель на трудном пути своем.
Признаюсь, я с некоторою торжественностью возвещаю об этом новом лице. Оно, бесспорно, одно из главнейших лиц моего рассказа. Насколько оно имеет право на внимание
читателя — объяснять не стану: такой вопрос приличнее и
возможнее разрешить самому
читателю.