Неточные совпадения
Отношения наши с Францией при вступлении на престол
императора Александра Павловича были миролюбивы: формальный трактат о
мире был подписан в октябре 1801 года. Но
мир с Францией не мог продолжаться долго, потому что первый консул Бонапарт с каждым годом делался заносчивее с государями и опасным для спокойствия Европы.
После несчастной битвы под Аустерлицом, австрийский
император Франц, как мы уже говорили, вступил с Наполеоном в переговоры о
мире, перемирие было подписано 26 ноября 1805 года, а на другой день
император Александр Павлович уехал в Петербург. Воображение его было чересчур потрясено ужасными сценами войны; как человек он радовался ее окончанию, но как монарх сказал перед отъездом следующую фразу, достойную великого венценосца...
Прусский король, потерявший столицу, большую часть королевства, лишенный армии и лучших крепостей, находился в это время в Кюстрине и здесь, рассчитывая на помощь
императора Александра, отказался от
мира, предложенного ему Наполеоном.
Император сломил печать и молча прочел письмо, на котором был почтовый штемпель и потому оно естественно попало на стол, куда каждый день клали адресуемые
императору послания со всех концов
мира.
Тридцать лет среди благословения
мира и громов войны, в законодательстве и суде, в деле внутреннего образования и внешнего возвеличения России, везде и всегда
император Николай I был на страже ее чести и славы, ее отцом, а вместе, первым и преданнейшим из ее сынов.
Неточные совпадения
Но самое ужасное то, что культ
императоров продолжается и в христианском
мире.
После обыкновенных фраз, отрывистых слов и лаконических отметок, которым лет тридцать пять приписывали глубокий смысл, пока не догадались, что смысл их очень часто был пошл, Наполеон разбранил Ростопчина за пожар, говорил, что это вандализм, уверял, как всегда, в своей непреодолимой любви к
миру, толковал, что его война в Англии, а не в России, хвастался тем, что поставил караул к Воспитательному дому и к Успенскому собору, жаловался на Александра, говорил, что он дурно окружен, что мирные расположения его не известны
императору.
— Если бы не семья, не дети, — говорил он мне, прощаясь, — я вырвался бы из России и пошел бы по
миру; с моим Владимирским крестом на шее спокойно протягивал бы я прохожим руку, которую жал
император Александр, — рассказывая им мой проект и судьбу художника в России.
«Судьба субъекта, индивидуума, личности важнее судьбы всего
мира и здоровия китайского
императора (т. е. гегелевской Allgemeinheit)».
Я его встречал, кроме Петербурга, в Молдавии и в Одессе, наконец, знал эту даму, в которую он был влюблен, — и это была прелестнейшая женщина, каких когда-либо создавал божий
мир; ну, тогда, может быть, он желал казаться повесой, как было это тогда в моде между всеми нами, молодежью… ну, а потом, когда пошла эта всеобщая слава, наконец, внимание государя
императора, звание камер-юнкера — все это заставило его высоко ценить свое дарование.