Неточные совпадения
Он был сын любимого слуги покойного отца
графа Алексея Андреевича — мать
графа была еще жива — Василия. Оставшись после смерти отца, горько оплаканного барином, круглым сиротою, так как его мать умерла вскоре после родов, он был взят в барский дом за товарища к молодому барчонку-первенцу, которому, как и ему,
шел тогда второй год.
— Не утерпел я, сударь мой, получив от
графа письмо и
послав ответ, не рассказать о сем в собрании дворян. Нашлась среди них «переметная сума» — предводитель, сообщил о рассказе моему
графу, да еще с прикрасами. Получаю я недельки через две обратно мое письмо и записку
графа. Пишет он мне, да вот послушайте-ка, что он пишет...
— Угостил его, видно, сиятельный
граф на
славу, вместо обеда-то не отправил ли за реку… — с беспокойством ворчал Зарудин.
Затем Аракчеев уехал, приказав на станции не говорить капитану, с кем он беседовал; с последним же он простился по-приятельски, посоветовал, чтобы он, по приезде в Петербург,
шел прямо к
графу Аракчееву, которого уже он предупредит об этом через своего хорошего знакомого, графского камердинера, и постарается замолвить через того же камердинера в пользу его перед
графом словцо.
Аракчеев, ничего не подозревая, явился во дворец, но лишь только Павел завидел его, то
послал через флигель-адъютанта Котлубицкого приказание
графу ехать домой.
— Ведь молодая-то, пожалуй, и не
пойдет? — лукаво спросил
граф, взглянув на Талечку.
Время, между тем,
шло. Прошло уже несколько месяцев,
граф продолжал бывать, но не повторял даже намека.
— Не будет, вот грех какой, а может, Бог и
пошлет, поправится ее сиятельство, летом на вольном воздухе. Знаю ведь я,
граф милостивый, сердцем чую, что ты женился из-за ребеночка, тогда еще мысль эта в голову тебе запала, когда открылся обман мой окаянный относительно Мишеньки.
Невдалеке от барского дома
шла другая спешная работа — окончательная отделка новой каменной церкви во имя святого апостола Андрея Первозванного, освящение которой назначено было
графом на 20 сентября, в годовщину рождения императора Павла I.
У Натальи Федоровны мелькнула даже однажды мысль пригласить погостить к себе Катю Бахметьеву, которая в довольно частых и длинных письмах жаловалась на скуку и однообразие жизни летом в Петербурге и весьма прозрачно намекала, что не отказалась бы провести даже месяц где-нибудь в деревне. „В Грузине у вас, говорят, совсем рай“, — писала хитрая девушка, не забывавшая в каждом письме
посылать свой сердечный привет
графу Алексею Андреевичу.
— Разве когда будет, — невольно улыбнулся
граф, — тогда, пожалуй, хоть и не просись,
пошлют…
Разговор перешел затем на другие темы;
граф предложил пройтись в парк и,
идя рядом с немного отставшей от Натальи Федоровны Екатериной Петровной, наклонился к ней и тихо сказал...
— Разве я тебя просила докладывать мне, когда и где бывает
граф?
Пошла вон!
Граф Алексей Андреевич всю дорогу от дома Хомутовых до кладбища
шел пешком, ведя под правую руку Дарью Алексеевну, а под левую — свою жену.
17 июля 1812 года в Свенцянах государь вновь просил его взять военное ведомство в свое управление, но
граф отклонил это, хотя в течение всей войны, как тайная переписка, так все секретные донесения и высочайшие повеления
шли через его руки.
Окружив себя лицами, враждебными всесильному
графу, он увидал, что эти лица далее глумления над царским любимцем «за стеною» не
идут и от них ему нечего ждать нужной протекции, а между тем, чувствовать себя выкинутым за борт государственного корабля для честолюбивого Зарудина стало невыносимым, и он решил обратиться к тому же, как он уверял всех, злейшему врагу его —
графу Аракчееву.
Темная, непроглядная осенняя ночь спустилась над Грузиным. Из графского дома вышла какая-то странная процессия, направляясь к церкви. Четверо слуг с зажженными фонарями и вооруженные длинными железными ломами освещали путь
графу Алексею Андреевичу Аракчееву и Петру Андреевичу Клейнмихелю, шедшим в середине. Они
шли медленно, храня глубокое молчание.
— Надо беспременно разбудить Петра Федоровича, потому такая оказия, что и не приведи Господи, он уж как порешит, назад ли в воду ее кинуть — грех бы, кажись, большой, или
графу доложить, да за полицией
пошлет; ты, Кузьма, да ты, Василий, стерегите находку, а я побегу… Рыбу-то в ведра из этого улова не кладите, потому несуразно у покойницы из-под боку, да на еду… — отдал он наскоро распоряжение и быстрыми шагами
пошел по направлению к селу. Остальные рыбаки тоже побежали за ним.
— Надо доложить
графу! Сейчас
иду разбудить его сиятельство.
Дело графских врагов было почти проиграно, но Клейнмихель
послал в Берлин верного человека, которому удалось добыть корректурные гранки с пометками рукою самого
графа.
—
Идем, я хочу убедиться сам… — торопливо взяв со стола фуражку, сказал
граф.
Алексей Андреевич
шел быстро, и они скоро достигли того места берега, где лежал невод с так поразившей и
графа, и Семидалова утопленницей.
— Сейчас
пойду к
графу и все расскажу ему, чтобы ты не смела тиранить детище!
Сначала он порывался было сейчас
идти к
графу, снова напомнить ему об обмане Настасьи, представить ему свое несчастное и неестественное положение в обществе и всю гнусность его поступка — украсть человека из родной семьи и воровски дать ему право незаконно пользоваться не принадлежащими ему именем, состоянием и честью. Но Михаила Андреевича удерживала клятва, данная родной матери, и страх мести со стороны Настасьи его матери за открытие тайны.
Однажды после обеда
граф вдруг не тотчас же
пошел в свой кабинет и заговорил. Шумский тоже принужден был остаться в столовой.
— Кажется, воспитание было дано отличное, — продолжал, между тем,
граф, как бы говоря сам с собою, — и все было сделано, чтобы образовать человека, как следует быть дворянину, но ничто не
пошло в прок. Вам и не скучно без занятия? — спросил он, обращаясь уже прямо к Шуйскому.
—
Граф захворать изволили вчера, и очень сильно — хлопот было довольно всем, в Петербург за доктором
посылали, сейчас только приехал.
Из слов
графа Аракчеева ясно было видно, что если Шумский не
пойдет в монастырь, то он выгонит его из дома.
Наступил урочный час, подали лошадей. Михаил Андреевич
пошел проститься к
графу и встретил его в столовой.
Сам же он с
графом Милорадовичем и генерал-адъютантами: князем Трубецким,
графом Голенищевым-Кутузовым и другими
пошел в малую дворцовую церковь, но узнав, что она, после разных в ней переделок, еще не освящена, возвратился в большую, где еще оставалось духовенство после молебствия, и здесь присягнул императору Константину и подписал присяжный лист. Его примеру последовали все бывшие с ним и еще разные другие, случившиеся тогда во дворце, военные и гражданские чины.
Он понял, однако, что если Дибич
послал те же сведения в Варшаву, то благоразумие требовало от цесаревича не покидать Польшу и быть готовым на всякий случай. Он сам со своей стороны должен был поджидать результата полицейских мер, принятых
графом Милорадовичем для ареста некоторых заговорщиков и для вызова капитана Майбороды, за которым
граф Милорадович
послал своего адъютанта Мантейфеля. От этого капитана, особенно упоминаемого в донесении Дибича, надеялись получить подробные сведения о заговоре.
Малиновский советовал давать волю всем крестьянским детям, родившимся после изгнания Наполеона, Мордвинов предлагал план, чтобы каждый, кто внесет за себя в казну известную сумму по таксе, от пятидесяти до двухсот рублей за душу, или сам
пойдет охотой в солдаты — был свободен, и даже сам
граф Аракчеев — будем справедливы — предлагал особую комиссию и пять миллионов в год дворянству на выкуп крепостных и двух десятин надела для всякой души…
В тот день, когда
граф пришел к такому выводу, он тотчас же сделал распоряжение возвратить в барский дом Таню, считавшуюся племянницей покойной Минкиной, сосланную им же сгоряча на скотный двор. Девочке
шел в то время четырнадцатый год. В том же письме Алексей Андреевич приказал взять из кладовой и повесить портрет Настасьи Федоровны на прежнее место.
Флигель-адъютанты окружали гроб, а за государем и принцами
шли: генерал-майор князь Никита Волконский, Н. И. Шениг и он,
граф Аракчеев.
Адъютант
пошел сейчас же доложить
графу и вскоре возвратился.
— Тяжелая теперь там служба… Хуже, чем при
графе, — вставил Кудрин. — Вот ругали, ругали человека, а отстранили, еще хуже
пошло…
Губернатор А. И. Депфер, узнав о приезде
графа,
послал к нему полицеймейстера с просьбою о выезде из города, так как присутствие его сиятельства могло быть опасным для жителей, без того уже боявшихся нападения со стороны поселян.
Они сидели в приемной
графа уже после осмотра тела утопленницы, перенесенного с берега реки в один из светлых сараев, где
шло приготовление к судебно-медицинскому вскрытию.
13 апреля в пятницу, на шестой неделе великого поста,
граф сильно занемог и немедленно
послал в Петербург за доктором Миллером, который пользовал его прежде.
В понедельник на страстной неделе больному сделалось хуже, и во вторник он
послал в Старую Руссу за генералом фон Фрикеном и за Алексеем Платоновичем Бровцыным, к которому был очень расположен по дружбе его с отцом — однокашником
графа.
В четверг приехал в Грузино новгородский губернский предводитель дворянства Н. И. Белавин, но о нем
графу не докладывали, и он, узнав о тяжком состоянии болезни
графа, в четверг же и уехал. В пятницу болезнь
пошла еще к худшему — сделалась сильная одышка. Началась продолжительная, но тихая агония.