Неточные совпадения
Оно было так коротко, и конец его был так ужасен,
что воспоминания
о нем
не доставят мне отрады,
о нет!
Жизнь шла вяло. Получил два письма от Сони. Получил, прочел ее милую болтовню об институтских порядках,
о том,
что она читает потихоньку от аргусовских очей классных дам, и присоединил к пачке прежних писем, обвязанных розовой ленточкой. Я завел эту ленточку еще лет пятнадцати и до сих пор
не мог решиться выбросить ее. Да и зачем было выбрасывать? Кому она мешала? Но
что сказал бы Бессонов, увидя это доказательство моей сентиментальности?
Я видел,
что она уже падает в ту бездну,
о которой говорил мне Бессонов, если уже совсем
не упала туда.
— Я
не позволю вам заикаться
о моей сестре. Если есть у вас право на эту женщину, — пусть правда то,
что вы мне говорили
о ней, пусть она пала, пусть десятки люден имеют на нее такие же права, как вы, — у вас есть право на нее, но у вас нет прав на мою сестру. Я запрещаю вам говорить ей что-нибудь
о сестре! Слышите?
—
Что же вас точит? Из-за
чего вы подняли всю эту бурю?
Не могу же я поверить,
что вы печетесь
о спасении моей души из когтей этого воображаемого дьявола.
Я
не могу сказать, чтобы я думал тогда только
о своей картине. Я вспоминал вчерашний вечер с его странной, еще
не виданной мною обстановкой, неожиданную и счастливую для меня встречу, эту странную женщину, падшую женщину, которая сразу привлекла все мои симпатии, странное поведение Бессонова…
Что ему нужно от меня?
Не любит ли он ее в самом деле? Зачем тогда это презрительное отношение к ней? Разве
не мог бы он спасти ее?
Она как будто
не заметила моего вопроса. Неуловимая тень пробежала по ее лицу, и, на мгновение сомкнув губы, как будто что-то поразило ее, она продолжала говорить. Она говорила тогда
о Гельфрейхе, и я видел,
что она подыскивает сказать что-нибудь, чтобы заговорить меня и замять мой вопрос. Наконец она замолчала.
В начале обеда он большею частью молчал или давал отрывистые реплики Сенечке, без умолку говорившему
о своих котах, которых он непременно бросит, и
о том,
что нужно же наконец приняться за настоящую работу; но потом, может быть под влиянием двух стаканов вина, оживление Гельфрейха сообщилось и ему, и я должен сказать,
что никогда
не видел его таким живым и красноречивым, как за этим обедом и в тот вечер.
Почему я в самом деле
не спросил Бессонова? Я и теперь
не могу ответить на этот вопрос. Тогда я еще ничего
не понимал в отношениях его к Надежде Николаевне. Но смутное предчувствие чего-то необыкновенного и таинственного,
что должно было случиться между этими людьми, уже и тогда наполняло меня. Я хотел остановить Бессонова в его горячей речи об оппортунизме, хотел прервать его изложение спора
о том, развивается ли в России капитализм или
не развивается, но всякий раз слово останавливалось у меня в горле.
— Я сам
не знаю,
что мешает мне говорить
о ней просто. Между ними что-то есть. Я
не знаю,
что…
Я должен признаться перед самим собою,
что было время, когда слабость овладела мной, и я, увлеченный ее
не совсем обыкновенной внешностью и, как мне казалось, недюжинным внутренним содержанием, думал
о ней больше,
чем бы следовало.
Я люблю тебя больше всех на свете; я могла бы и
не писать этого, потому
что ты это знаешь сам; но когда я прочла твое последнее письмо и сказала себе правду
о тебе и Надежде Николаевне, — поверь мне, дорогой мой,
что ни капли горечи
не влилось в мое чувство.
Чего? Зла? Нет, я
не хочу сделать ей зла. И между тем, я хотел бы оторвать ее от него, лишить ее этого покровительства, в котором, быть может, вся ее надежда…
О, неужели я хотел бы стать на место Лопатина!
Если бы я наверное знал,
что ее будут читать только Соня и Гельфрейх, то и тогда я
не стал бы говорить здесь
о прошлом Надежды Николаевны: они оба знают это прошлое хорошо.
Я ни разу
не говорил с нею
о том,
что происходило в моей душе.
Я спросил у него, между прочим,
не знает ли он чего-нибудь
о капитане и правда ли,
что капитан «боец Мехова и Опатова».
Я пойду к ней и поговорю с нею. Я соберу все свои силы и буду говорить спокойно. Пусть она выбирает между мною и им. Я скажу только правду, скажу,
что ей нельзя рассчитывать на этого впечатлительного человека, который сегодня думает
о ней, а завтра его поглотит что-нибудь другое, и она будет забыта. Иду! Так или иначе, а это нужно кончить. Я слишком измучен и больше
не могу…
— Я никогда
не видела его таким. Он говорил сначала спокойно. Он говорил
о вас. Он
не говорил
о вас ничего дурного; сказал только,
что вы человек впечатлительный и увлекающийся и
что я
не могу надеяться на вас. Он просто сказал,
что вы меня бросите, потому
что вам скоро надоест возиться со мной…
Она улыбалась, и плакала, и целовала мои руки, и прижималась ко мне. И в ту минуту во всем мире
не было ничего, кроме нас двоих. Она говорила что-то
о своем счастии и
о том,
что она полюбила меня с первых же дней нашего знакомства и убегала от меня, испугавшись этой любви;
что она
не стоит меня,
что ей страшно связать мою судьбу со своей; и снова обнимала меня и снова плакала счастливыми слезами. Наконец она опомнилась.
Но я чувствую,
что мне осталось уже немного дней. Рана моя закрылась, но грудь разрушается другой болезнью: я знаю,
что у меня чахотка. И третья, еще более страшная болезнь помогает ей. Я ни на минуту
не забываю Надежду Николаевну и Бессонова; страшные подробности последнего дня вечно стоят перед моим душевным взором, и какой-то голос,
не переставая, нашептывает мне на ухо
о том,
что я убил человека.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).
О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет!
Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать
не куды пошло!
Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в
чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Хлестаков. Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «
О ты,
что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..» Ну и другие… теперь
не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
Городничий. Ах, боже мой, вы всё с своими глупыми расспросами!
не дадите ни слова поговорить
о деле. Ну
что, друг, как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
Хлестаков. Да
что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я
не знаю, однако ж, зачем вы говорите
о злодеях или
о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы
не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь,
что у меня нет ни копейки.
О! я шутить
не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да
что в самом деле? Я такой! я
не посмотрю ни на кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть
не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)