Неточные совпадения
Уже в
пути мы приметили этот злосчастный эшелон. У солдат были малиновые погоны без всяких цифр и знаков, и мы прозвали их «малиновой командой». Команду вел один поручик. Чтобы не заботиться о довольствии солдат, он выдавал им на руки казенные 21 копейку и предоставлял им питаться, как хотят. На каждой
станции солдаты рыскали
по платформе и окрестным лавочкам, раздобывая себе пищи.
Совсем рассвело. Над тусклым озером бежали тяжелые, свинцовые тучи. От пристани мы перешли на
станцию.
По путям, угрожающе посвистывая, маневрировали паровозы. Было ужасно холодно. Ноги стыли. Обогреться было негде. Солдаты стояли и сидели, прижавшись друг к другу, с теми же угрюмыми, ушедшими в себя, готовыми на муку лицами.
До Байкала мы ехали медленно, с долгими остановками. Теперь,
по Забайкальской дороге, мы почти все время стояли. Стояли
по пяти,
по шести часов на каждом разъезде; проедем десять верст, — и опять стоим часами. Так привыкли стоять, что, когда вагон начинал колыхаться и грохотать колесами, являлось ощущение чего-то необычного; спохватишься, — уж опять стоим. Впереди, около
станции Карымской, произошло три обвала
пути, и дорога оказалась загражденною.
Главный врач встретил знакомого офицера, расспросил его насчет
пути и опять повел нас сам, не беря проводника. Опять мы сбивались с дороги, ехали бог весть куда. Опять ломались дышла, и несъезженные лошади опрокидывали возы. Подходя к Сахотазе, мы нагнали наш дивизионный обоз. Начальник обоза показал нам новый приказ,
по которому мы должны были идти на
станцию Суятунь.
Мы двинулись к железной дороге и пошли вдоль
пути на юг. Валялись разбитые в щепы телеграфные столбы,
по земле тянулась исковерканная проволока. Нас нагнал казак и вручил обоим главным врачам
по пакету. Это был приказ из корпуса. В нем госпиталям предписывалось немедленно свернуться, уйти со
станции Шахе (предполагалось, что мы уж там) и воротиться на прежнее место стоянки к
станции Суятунь.
На юге медленно дрожало большое, сплошное зарево. На западе, вдоль железнодорожного
пути, горели
станции. Как будто ряд огромных, тихих факелов тянулся
по горизонту. И эти факелы уходили далеко вперед нас. Казалось, все, кто знал, как спастись, давно уже там, на севере, за темным горизонтом, а мы здесь в каком-то кольце.
Поздно вечером 14 марта наши два и еще шесть других подвижных госпиталей получили от генерала Четыркина новое предписание, — завтра, к 12 ч. дня, выступить и идти в деревню Лидиатунь. К приказу были приложены кроки местности с обозначением главных деревень
по пути. Нужно было идти тридцать верст на север вдоль железной дороги до
станции Фанцзятунь, а оттуда верст двадцать на запад.
Настал сочельник. По-прежнему в эшелоне шло пьянство. На
станции солдаты избивали начальников
станций и машинистов, сами переговаривались
по телефону об очистке
пути, требовали жезла и, если не получали, заставляли машиниста ехать без жезла. Мы жестоко мерзли в нашем пульмановском вагоне. Накануне ночью, когда на дворе было 38° морозу, мальчик-истопник заснул, трубы водяного отопления замерзли и полопались. Другого вагона мы нигде не могли получить.
Неточные совпадения
По пути домой он застрял на почтовой
станции, где не оказалось лошадей, спросил самовар, а пока собирали чай, неохотно посыпался мелкий дождь, затем он стал гуще, упрямее, крупней, — заиграли синие молнии, загремел гром, сердитым конем зафыркал ветер в печной трубе — и начал хлестать, как из ведра, в стекла окон.
Еду я все еще
по пустыне и долго буду ехать: дни, недели, почти месяцы. Это не поездка, не путешествие, это особая жизнь: так длинен этот
путь, так однообразно тянутся дни за днями, мелькают
станции за
станциями, стелются бесконечные снежные поля, идут
по сторонам Лены высокие горы с красивым лиственничным лесом.
Обогнув гору Даютай, Алчан, как уже выше было сказано, входит в старое русло Бикина и
по пути принимает в себя с правой стороны еще три обильных водой притока: Ольду (по-китайски Култухе), Таудахе [Да-ю-тай — большая старинная башня.] и Малую Лултухе. Алчан впадает в Бикин в 10 км к югу от
станции железной дороги того же имени. Долина его издавна славится как хорошее охотничье угодье и как место женьшеневого промысла.
От Троицы дорога идет ровнее, а с последней
станции даже очень порядочная. Снег уж настолько осел, что местами можно
по насту проехать. Лошадей перепрягают «гусем», и они бегут веселее, словно понимают, что надолго избавились от московской суеты и многочасных дежурств у подъездов
по ночам. Переезжая кратчайшим
путем через озеро, путники замечают, что оно уж начинает синеть.
Мы выехали из Малиновца около часа пополудни. До Москвы считалось сто тридцать пять верст (зимний
путь сокращался верст на пятнадцать), и так как путешествие,
по обыкновению, совершалось «на своих», то предстояло провести в дороге не меньше двух дней с половиной. До первой
станции (Гришково), тридцать верст, надо было доехать засветло.