Потом говорил Мороз, Перевозчиков. Опять я говорил, уже без маскарада. Меня встретила буря оваций. И говорил я, как никогда. Гордые за меня лица наших. Жадно хватающее внимание серых слушателей. Как морской прилив, сочувствие
сотен душ поднимало душу, качало ее на волнах вдохновения и радости. С изумлением слушал я сам себя, как бурно и ярко лилась моя речь, как уверенно и властно.
Неточные совпадения
Помню я незабываемое время.
Сотни тысяч людей слились в одно, и все трепетало небывало полною, быстрою жизнью. Сама на себя была непохожа жизнь — новая, большая, палившая
душу живящим огнем. И никто не был похож на себя. Весь целиком жил каждый, до ногтя ноги, до кончика волоса, — и жил в общем. Отдельная жизнь стала ничто, человек отдавал ее радостно и просто, как пчела или муравей.
Мне не интересны десятки. Вот эти
сотни тысяч мне важны — стихия, только мгновениями способная на жизнь. Чем они могут жить в настоящем?.. А подумаешь о будущем, представишь их себе, — осевших духом, с довольными глазами. Никнет ум, гаснет восторг. Тупо становится на
душе, сытно и противно, как будто собралось много родственников и все едят блины.
В ворота гостиницы губернского города nn въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около
сотни душ крестьян, — словом, все те, которых называют господами средней руки.
Помещики говорили: «У нас только и попить, и поесть, что у предводителя», — и без всякой совести злоупотребляли гостеприимством своего излюбленного человека, который проматывал
сотни душ и вылезал из кожи, чтоб заслужить от господ дворян похвалу.
В разоренном селе Князевке, принадлежащем нескольким помещикам и в котором у генерала была своя
сотня душ, существует мавзолей из белого мрамора, испещренный хвалебными надписями уму, талантам, благородству души, орденам и генеральству усопшего.
Неточные совпадения
— Нет, отец, богатых слишком нет. У кого двадцать
душ, у кого тридцать, а таких, чтоб по
сотне, таких нет.
Отцы мои, уж кто в уме расстроен, // Так всё равно, от книг ли, от питья ль; // А Чацкого мне жаль. // По-христиански так; он жалости достоин; // Был острый человек, имел
душ сотни три.
Я решился писать; но одно воспоминание вызывало
сотни других, все старое, полузабытое воскресало — отроческие мечты, юношеские надежды, удаль молодости, тюрьма и ссылка [Рассказ о «Тюрьме и ссылке» составляет вторую часть записок. В нем всего меньше речь обо мне, он мне показался именно потому занимательнее для публики. (Прим. А. И. Герцена.)] — эти ранние несчастия, не оставившие никакой горечи на
душе, пронесшиеся, как вешние грозы, освежая и укрепляя своими ударами молодую жизнь.
Я решился писать; но одно воспоминание вызывало
сотни других; все старое, полузабытое воскресало: отроческие мечты, юношеские надежды, удаль молодости, тюрьма и ссылка — эти ранние несчастия, не оставившие никакой горечи на
душе, пронесшиеся, как вешние грозы, освежая и укрепляя своими ударами молодую жизнь».
Считая в году по двести пятьдесят дней, проведенных в классах или церкви, и по четыре — пять учебных часов ежедневно — это составит около восьми тысяч часов, в течение которых вместе со мною
сотни молодых голов и юных
душ находились в непосредственной власти десятков педагогов.