Неточные совпадения
Больные, искалеченные, страдающие
люди бесконечною вереницею потянулись перед глазами; легких
больных в клиники не принимают, — все это были страдания тяжелые, серьезные.
Какой из этого возможен выход, я решительно не знаю; я знаю только, что медицина необходима, и иначе учиться нельзя, но я знаю также, что если бы нужда заставила мою жену или сестру очутиться в положении той
больной у сифилидолога, то я сказал бы, что мне нет дела до медицинской школы и что нельзя так топтать личность
человека только потому, что он беден.
Профессора на наших глазах искусно справлялись с самыми трудными операциями, систематически решали сложные загадки, именуемые
больными людьми, а мы… мы слушали и смотрели; все казалось простым, стройным и очевидным.
Жизнь
больного человека, его душа были мне совершенно неизвестны; мы баричами посещали клиники, проводя у постели
больного по десяти-пятнадцати минут; мы с грехом пополам изучали болезни, но о
больном человеке не имели даже самого отдаленного представления.
Но что уж говорить о таких тонкостях, как психология
больного человека.
Осмотрев
больного, Иван Семенович заставил его сесть, набрал в гуттаперчевый баллон теплой воды и, введя наконечник между зубами
больного, проспринцевал ему рот: вышла масса вязкой, тягучей слизи.
Больной сидел, кашляя и перхая, а Иван Семенович продолжал энергично спринцевать: как он не боялся, что
больной захлебнется?.. С каждым новым спринцеванием слизь выделялась снова и снова; я был поражен, что такое невероятное количество слизи могло уместиться во рту
человека.
Коломнин, напр., ввел своей
больной около полутора граммов кокаина; и такие дозы в то время были не в редкость; Гуземан полагал, что смертельная доза кокаина для взрослого
человека должна быть «очень велика».
Горький опыт Коломнина и других научил нас, что доза эта, напротив, очень невелика, что нельзя вводить в организм
человека больше шести сотых грамма кокаина; эта доза в двадцать пять раз меньше той, которую назначил своей
больной несчастный Коломнин.
Причиной этой ошибки было то, что Рикор, совершивший бесчисленное количество прививок венерическим
больным, не решался экспериментировать над здоровыми [По этому поводу совершенно справедливо замечает Ринекер: «Непонятно, почему Рикор с таким безусловным порицанием относится к прививкам здоровым
людям; при массе его опытов не могло же ему остаться неизвестным, что и прививки
больным не особенно редко опасны для них».
Сотня-другая врачей, видящих в
больных людях лишь объекты для своих опытов, не дает еще права клеймить целое сословие, к которому принадлежат эти врачи.
Что, в сущности, понимаю я в
больном человеке, если не понимаю всего, как могу я к нему подступиться?
Кое-как я нес свои обязанности, горько смеясь в душе над
больными, которые имели наивность обращаться ко мне за помощью: они, как и я раньше, думают, что тот, кто прошел медицинский факультет, есть уже врач, они не знают, что врачей на свете так же мало, как и поэтов, что врач — ординарный
человек при теперешнем состоянии науки — бессмыслица.
Если в искусстве в данный момент нет Толстого или Бетховена, то можно обойтись и без них; но
больные люди не могут ждать, и для того, чтобы всех их удовлетворить, нужны десятки тысяч медицинских Толстых и Бетховенов.
В обществе к медицине и врачам распространено сильное недоверие. Врачи издавна служат излюбленным предметом карикатур, эпиграмм и анекдотов. Здоровые
люди говорят о медицине и врачах с усмешкою,
больные, которым медицина не помогла, говорят о ней с ярою ненавистью.
Люди знали бы, что каждый новый
больной представляет собою новую, неповторяющуюся болезнь, чрезвычайно сложную и запутанную, разобраться в которой далеко не всегда может и врач со всеми его знаниями.
У
больного запор, — нужно ему дать касторки; решился ли бы кто-нибудь приступить к такому лечению, если бы хоть подозревал о том, что иногда этим можно убить
человека, что иногда, как, напр., при свинцовой колике, запор можно устранить не касторкой, а только… опием?
Турецкий знахарь, ходжа, назначает
больному лечение, обвешивает его амулетами и под конец дует на него; в последнем вся суть: хорошо излечивать
людей способен только ходжа «с хорошим дыханием».
Но такие
больные так же редки среди
людей, как редки среди них сами талант и знание.
«
Больной», с которым я имею дело как врач, — это нечто совершенно другое, чем просто
больной человек, — даже не близкий, а хоть сколько-нибудь знакомый; за этих я способен болеть душою, чувствовать вместе с ними их страдания; по отношению же к первым способность эта все больше исчезает; и я могу понять одного моего приятеля-хирурга, гуманнейшего
человека, который, когда
больной вопит под его ножом, с совершенно искренним изумлением спрашивает его...
Как-то ночью ко мне в квартиру раздался сильный звонок. Горничная сообщила мне, что зовут к
больному. В передней стоял высокий угреватый молодой
человек в фуражке почтового чиновника.
Муж
больной, состоятельный
человек, вместо уплаты гонорара, предъявил иск к врачу в 10 000 франков за причиненный якобы вред здоровью его жены.
Когда я читал в газетах, что какой-нибудь врач взыскивает с пациента гонорар судом, мне становилось стыдно за свою профессию, в которой возможны такие
люди; мне ясно рисовался образ этого врача, черствого и алчного, видящего в страданиях
больного лишь возможность получить с него столько-то рублей. Зачем он пошел во врачи? Шел бы в торговцы или подрядчики или открыл бы кассу ссуд.
Неточные совпадения
Артемий Филиппович.
Человек десять осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают.
Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Что с великаном поделает // Хилый,
больной человек? // Нужны тут силы железные, // Нужен не старческий век!
Они знали его щедрость, и чрез полчаса
больной гамбургский доктор, живший наверху, с завистью смотрел в окно на эту веселую русскую компанию здоровых
людей, собравшуюся под каштаном.
Он, как доживший, не глупый и не
больной человек, не верил в медицину и в душе злился на всю эту комедию, тем более, что едва ли не он один вполне понимал причину болезни Кити.
Левин уже давно сделал замечание, что, когда с
людьми бывает неловко от их излишней уступчивости, покорности, то очень скоро сделается невыносимо от их излишней требовательности и придирчивости. Он чувствовал, что это случится и с братом. И, действительно, кротости брата Николая хватило не надолго. Он с другого же утра стал раздражителен и старательно придирался к брату, затрогивая его за самые
больные места.