И разве мы с тобой не рассмеялись бы, подобно авгурам, если бы увидели, как наш больной поглядывает на часы, чтоб не опоздать на десять минут с приемом назначенной ему жиденькой кислоты с сиропом?» Вообще, как я видел, в медицине существует немало довольно-таки поучительных «специальных терминов»; есть, например, термин: «ставить диагноз ex juvantibus, — на основании того, что помогает»: больному назначается известное лечение, и, если данное средство помогает, значит, больной болен такою-то болезнью; второй шаг делается раньше первого, и вся медицина ставится вверх ногами: не
зная болезни, больного лечат, чтобы на основании результатов лечения определить, от этой ли болезни следовало его лечить!
Неточные совпадения
Мы ничего не
знаем, отчего происходят рак, саркома, масса нервных страданий, сахарная
болезнь, большинство мучительных кожных
болезней.
Как ни берегись, а может быть, через год в это время я уже буду лежать, пораженный pemphigo foliaceo; вся кожа при этой
болезни покрывается вялыми пузырями; пузыри лопаются и обнажают подкожный слой, который больше не зарастает; и человек, лишенный кожи, не
знает, как сесть, как лечь, потому что самое легкое прикосновение к телу вызывает жгучие боли.
Мне кажется, основанием этому мне послужило то очень распространенное мнение, которое бессознательно разделял и я: «Ты — врач, значит, ты должен уметь
узнать и вылечить всякую
болезнь; если же ты этого не умеешь, то ты — шарлатан».
«Читая эти два описания, — говорит профессор В. А. Манассеин, — не
знаешь, чему более дивиться: тому ли хладнокровию, с которым экспериментатор дает сифилису развиться порезче для большей ясности картины и «чтобы показать больного большему числу врачей», или же той начальнической логике, в силу которой подчиненного можно подвергнуть тяжкой, иногда смертельной
болезни, даже не спросив его согласия.
«Значения этого органа мы еще не
знаем», «действие такого-то средства нам пока совершенно непонятно», «причины происхождения такой-то
болезни неизвестны»…
И какие средства дает мне наука проникнуть в живой организм,
узнать его
болезнь?
Узнать наверное такую
болезнь, когда еще нельзя найти самой опухоли, в высокой степени трудно, иногда положительно невозможно».
Конечно, для него было бы гораздо спокойнее поступить иначе: наружных признаков поражения сустава не замечается; есть способ
узнать, не туберкулез ли это; но вдруг
болезнь окажется костной саркомой и тоже последует перелом!
Очевидно, во всем этом крылось какое-то глубокое недоразумение. Медицина не оправдывает ожиданий, которые на нее возлагаются, — над нею смеются, и в нее не верят. Но правильны ли и законны ли самые эти ожидания? Есть наука об излечении
болезней, которая называется медициной; человек, обучившийся этой науке, должен безошибочно
узнавать и вылечивать
болезни; если он этого не умеет, то либо сам он плох, либо его наука никуда не годится.
Люди
знали бы, что каждый новый больной представляет собою новую, неповторяющуюся
болезнь, чрезвычайно сложную и запутанную, разобраться в которой далеко не всегда может и врач со всеми его знаниями.
Узнав, что я — студент-медик, она сообщила мне, что ездила в Харьков лечиться, и стала рассказывать о своей
болезни; она уже четыре года страдает дисменорреей и лечится у разных профессоров; один из них определил у нее искривление матки, другой — сужение шейки; месяц назад ей делали разрез шейки.
— Да, говорит, его д-р N. лечил… Скажите, пожалуйста, доктор, отчего среди врачей так много бессердечных, корыстолюбивых людей? Этот д-р N. приехал раз, осмотрел Васю; приглашаю его во второй раз, — я, говорит, уж
знаю его
болезнь, могу и так, не видя, прописать вам рецепт…
Неточные совпадения
— А вы еще до
болезни знали ее, князь, то есть прежде, чем она слегла?
Она как будто очнулась; почувствовала всю трудность без притворства и хвастовства удержаться на той высоте, на которую она хотела подняться; кроме того, она почувствовала всю тяжесть этого мира горя,
болезней, умирающих, в котором она жила; ей мучительны показались те усилия, которые она употребляла над собой, чтобы любить это, и поскорее захотелось на свежий воздух, в Россию, в Ергушово, куда, как она
узнала из письма, переехала уже ее сестра Долли с детьми.
Узнав все эти подробности, княгиня не нашла ничего предосудительного в сближении своей дочери с Варенькой, тем более что Варенька имела манеры и воспитание самые хорошие: отлично говорила по-французски и по-английски, а главное — передала от г-жи Шталь сожаление, что она по
болезни лишена удовольствия познакомиться с княгиней.
Он увидал ее всю во время ее
болезни,
узнал ее душу, к ему казалось, что он никогда до тех пор не любил ее.
Возвращаясь домой, Левин расспросил все подробности о
болезни Кити и планах Щербацких, и, хотя ему совестно бы было признаться в этом, то, что он
узнал, было приятно ему. Приятно и потому, что была еще надежда, и еще более приятно потому, что больно было ей, той, которая сделала ему так больно. Но, когда Степан Аркадьич начал говорить о причинах
болезни Кити и упомянул имя Вронского, Левин перебил его.