Неточные совпадения
Вот что, например, говорит известный немецкий гинеколог,
профессор Гофмейер: «Преподавание
в женских
клиниках более, чем где-либо, затруднено естественною стыдливостью женщин и вполне понятным отвращением их к демонстрациям перед студентами.
На третьем курсе, недели через две после начала занятий, я
в первый раз был на вскрытии. На мраморном столе лежал худой, как скелет, труп женщины лет за сорок.
Профессор патологической анатомии,
в кожаном фартуке, надевал, балагуря, гуттаперчевые перчатки, рядом с ним
в белом халате стоял профессор-хирург,
в клинике которого умерла женщина. На скамьях, окружавших амфитеатром секционный стол, теснились студенты.
Хирург заметно волновался: он нервно крутил усы и притворно скучающим взглядом блуждал по рядам студентов; когда профессор-патолог отпускал какую-нибудь шуточку, он спешил предупредительно улыбнуться; вообще
в его отношении к патологу было что-то заискивающее, как у школьника перед экзаменатором. Я смотрел на него, и мне странно было подумать, — неужели это тот самый грозный NN., который таким величественным олимпийцем глядит
в своей
клинике?
А. С. Таубер, — рассказывая о немецких
клиниках, замечает: «Громадная разница
в течении ран наблюдается
в клиниках между ампутациями, произведенными молодыми ассистентами, и таковыми, сделанными ловкой и опытной рукой
профессора; первые нередко ушибают ткани, разминают нервы, слишком коротко урезывают мышцы или высоко обнажают артериальные сосуды от их влагалищ, — все это моменты, неблагоприятные для скорого заживления ампутационной раны».
Так было
в тридцатых годах, а вот что сообщает о современных хирургах уже упомянутый выше
профессор А. С. Таубер: «
В Германии обыкновенно молодые ассистенты хирургических
клиник учатся оперировать не на мертвом теле, а на живом.
Неточные совпадения
Голицын был удивительный человек, он долго не мог привыкнуть к тому беспорядку, что когда
профессор болен, то и лекции нет; он думал, что следующий по очереди должен был его заменять, так что отцу Терновскому пришлось бы иной раз читать
в клинике о женских болезнях, а акушеру Рихтеру — толковать бессеменное зачатие.
Пока продолжались мои экзамены, Матвеев писал уже из Киева, что, будучи назначен
профессором и директором
клиник, он ни
в каком случае не имеет возможности ехать снова за границу за невестой.
Нечего и говорить, что язык везде —
в аудиториях, кабинетах,
клиниках — был обязательно немецкий. Большинство
профессоров не знали по-русски. Между ними довольно значительный процент составляли заграничные, выписные немцы; да и остзейцы редко могли свободно объясняться по-русски, хотя один из них,
профессор Ширрен, заядлый русофоб, одно время читал даже русскую историю.
Этот виолончелист-терапевт сделался впоследствии одним из ассистентов Захарьина и сам сделался
профессором терапевтической
клиники и доживает теперь
в звании московской медицинской знаменитости.
А их были и тогда тысячи
в Латинском квартале. Они ходили на медицинские лекции,
в анатомический театр,
в кабинеты,
в клиники. Ходили — но далеко не все — на курсы юридического факультета. Но Сорбонна, то есть главное ядро парижского Университета с целыми тремя факультетами, была предоставлена тем, кто из любопытства заглянет к тому или иному
профессору. И
в первый же мой сезон
в «Латинской стране» я, ознакомившись с тамошним бытом студенчества, больше уже не удивлялся.