Неточные совпадения
Победа над смертью путем полного отсечения воли в жизни; победа над
ужасами жизни путем мертвенно безразличного отношения к ней; презрение к жизни, презрение к смерти — вот этот чудовищный идеал, выросший на почве безнадежного
отчаяния и глубочайшего неверия в природу человека.
Важно не то, ведет ли к чему страдание, есть ли в нем какая «идея», — важно то, что страдание само по себе только и дает своеобразную жизнь в мире тьмы,
ужаса и
отчаяния.
В муках бессильно стремящейся воли, в едких переживаниях
отчаяния,
ужаса и позора, в безумиях страдальческой или мучительской страсти, — так еще возможно жить.
«С странным для него выражением холодного
отчаяния на лице она рассталась с ним. Она чувствовала, что в эту минуту не могла выразить словами того чувства стыда, радости и
ужаса перед этим вступлением в новую жизнь».
И с
ужасом, с
отчаянием убедится человек, что свобода, которой он так страстно желает, не для него, что «не в силах слабая человеческая душа вместить столь страшного дара».
Мы познаем, что все возникающее должно быть готово к горестной погибели, мы заглядываем в
ужасы личного существования — и тем не менее не приходим в
отчаяние: метафизическое утешение моментально вырывает нас из суетной сферы переменчивых явлений.
Заливаются исступленные флейты, ритмически мелькают в воздухе поднятые руки, изгибаются в плавной пляске тела, гремят песни хора — то бешено-веселые, то полные
отчаяния и
ужаса.
Взрыв дионисического безумия уже сам по себе, — как будто даже чисто физиологически, — разряжает тоску,
ужас и
отчаяние, скопившиеся в душе человека, приводит его к временному равновесию и освежению — к тому очищению души, катарсису, о котором говорят греки.
Наслаждение эмоциями
ужаса, страдания,
отчаяния никогда не было и не могло быть героическим выражением здоровой, мощной полноты существования.
Рисует он двор неаполитанского короля Франческо,
ужас его при известии о высадке тысячи в Сицилии, всеобщее
отчаяние при приближении победоносного Гарибальди, вопли, стоны — и силою художественного заражения заставляет души зрителей зазвучать в один тон с этими воплями и стонами сломленных насильников.
Скорбь,
ужас,
отчаяние бились в душе — все быстрее, все сильнее и ярче; и вдруг слепящей молнией вспыхивало в душе огненное безумие.
Живой человек бодро и радостно несет жизнь не потому, что оправдывает ее
ужасы и гадости, а потому, что сила жизни не дает ему прийти от них в
отчаяние.
Это глубоко аполлоновское настроение совершенно непонятно «твердым» людям типа Ницше. Для них одно из двух: либо разбей голову об стену от
отчаяния и
ужаса перед жестокостью жизни, либо — возьми себя в руки, внуши себе: «Я рок, я буря, я вихрь!» — и, глядя на жестокости жизни, скажи: «Да, так я и хотел, так буду я хотеть!»
Неточные совпадения
Жениха ждали в церкви, а он, как запертый в клетке зверь, ходил по комнате, выглядывая в коридор и с
ужасом и
отчаянием вспоминая, что он наговорил Кити, и что она может теперь думать.
Но пред началом мазурки, когда уже стали расставлять стулья и некоторые пары двинулись из маленьких в большую залу, на Кити нашла минута
отчаяния и
ужаса.
Она, эта вечно озабоченная, и хлопотливая, и недалекая, какою он считал ее, Долли, неподвижно сидела с запиской в руке и с выражением
ужаса,
отчаяния и гнева смотрела на него.
Только в эту минуту я понял, отчего происходил тот сильный тяжелый запах, который, смешиваясь с запахом ладана, наполнял комнату; и мысль, что то лицо, которое за несколько дней было исполнено красоты и нежности, лицо той, которую я любил больше всего на свете, могло возбуждать
ужас, как будто в первый раз открыла мне горькую истину и наполнила душу
отчаянием.
И если бы в ту минуту он в состоянии был правильнее видеть и рассуждать; если бы только мог сообразить все трудности своего положения, все
отчаяние, все безобразие и всю нелепость его, понять при этом, сколько затруднений, а может быть, и злодейств, еще остается ему преодолеть и совершить, чтобы вырваться отсюда и добраться домой, то очень может быть, что он бросил бы все и тотчас пошел бы сам на себя объявить, и не от страху даже за себя, а от одного только
ужаса и отвращения к тому, что он сделал.