Неточные совпадения
Невольно приходит в голову одна чрезвычайно забавная, но невыносимо-грустная мысль: «ну, что, если человек был пущен
на землю в виде какой-то наглой пробы, чтоб только
посмотреть: уживется ли подобное
существо на земле или нет?»
Страшный вопрос этот все время шевелится в душе Достоевского. Великий Инквизитор
смотрит на людей, как
на «недоделанные, пробные
существа, созданные в насмешку». Герой «Подполья» пишет: «Неужели же я для того только и устроен, чтобы дойти до заключения, что все мое устройство одно надувание?.. Тут подмен, подтасовка, шулерство, тут просто бурда, — неизвестно что и неизвестно кто. Но у вас все-таки болит, и чем больше вам неизвестно, тем больше болит».
Смотрит на ту же жизнь живой, — и взгляд его проникает насквозь, и все
существо горит любовью.
На живой душе Толстого мы видим, как чудесно и неузнаваемо преображается при этом мир. Простое и понятное становится таинственным, в разрозненном и мелком начинает чуяться что-то единое и огромное; плоская жизнь вдруг бездонно углубляется, уходит своими далями в бесконечность. И стоит душа перед жизнью, охваченная ощущением глубокой, таинственной и священной ее значительности.
Когда скрытое
существо жизни раскрывается перед душою в таком виде, то понятно, что и душа отзывается
на него соответственным образом. Николенька Иртеньев рассказывает про себя: «Чем больше я
смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная красота и благо казались мне выше и выше, чище и чище, и ближе и ближе к Нему, к источнику всего прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне
на глаза».
Они указывали мне
на деревья свои, и я не мог понять той степени любви, с которою они
смотрели на них: точно они говорили с себе подобными
существами.
Неточные совпадения
Лонгрен выходил
на мостик, настланный по длинным рядам свай, где,
на самом конце этого дощатого мола, подолгу курил раздуваемую ветром трубку,
смотря, как обнаженное у берегов дно дымилось седой пеной, еле поспевающей за валами, грохочущий бег которых к черному, штормовому горизонту наполнял пространство стадами фантастических гривастых
существ, несущихся в разнузданном свирепом отчаянии к далекому утешению.
— Да, — начал Базаров, — странное
существо человек. Как
посмотришь этак сбоку да издали
на глухую жизнь, какую ведут здесь «отцы», кажется: чего лучше? Ешь, пей и знай, что поступаешь самым правильным, самым разумным манером. Ан нет; тоска одолеет. Хочется с людьми возиться, хоть ругать их, да возиться с ними.
— По форме это, если хотите, — немножко анархия, а по
существу — воспитание революционеров, что и требуется. Денег надобно, денег
на оружие, вот что, — повторил он, вздыхая, и ушел, а Самгин, проводив его, начал шагать по комнате,
посматривая в окна, спрашивая себя:
Клим начал
смотреть на Нехаеву как
на существо фантастическое. Она заскочила куда-то далеко вперед или отбежала в сторону от действительности и жила в мыслях, которые Дмитрий называл кладбищенскими. В этой девушке было что-то напряженное до отчаяния, минутами казалось, что она способна выпрыгнуть из окна. Особенно удивляло Клима женское безличие, физиологическая неощутимость Нехаевой, она совершенно не возбуждала в нем эмоции мужчины.
Она примирительно
смотрела на весь мир. Она стояла
на своем пьедестале, но не белой, мраморной статуей, а живою, неотразимо пленительной женщиной, как то поэтическое видение, которое снилось ему однажды, когда он, под обаянием красоты Софьи, шел к себе домой и видел женщину-статую, сначала холодную, непробужденную, потом видел ее преображение из статуи в живое
существо, около которого заиграла и заструилась жизнь, зазеленели деревья, заблистали цветы, разлилась теплота…