Неточные совпадения
Однако люди живут, творят
жизнь. И проповедникам тлена стоит больших усилий заставить их очнуться на
миг и вспомнить, что существует смерть, все делающая ничтожным и ненужным. В этой странной слепоте всего живущего по отношению к смерти заключается величайшее чудо
жизни.
Остается жить, чтобы «только проходить мимо». Один
миг радости, один просто красивый
миг, — и за него можно отдать всю эту нудную, темную и бессмысленную
жизнь.
«Куда нам ехать вместе сегодня же? Куда-нибудь опять «воскресать»? Нет, уж довольно проб… Да и неспособна я. Если ехать, то в Москву, и там делать визиты и самим принимать, — вот мой идеал, вы знаете… Началось с красивого мгновения, которого я не вынесла. А так как я и без того давно знала, что меня всего на один
миг только и хватит, то взяла и решилась… Я разочла мою
жизнь на один только час и спокойна»…
Но бывают
миги, когда раздельные огоньки эти сбиваются вихрем в одно место. Тогда темнота вдруг прорезывается ослепительно ярким светом. Разрозненные элементы
жизни, сжатые в одно, дают впечатление неслыханного напряжения, близкого к взрыву. И как раньше невозможно было жить от угрюмого мрака, от скудости жизненных сил, так теперь
жизнь становится невозможною вследствие чудовищного избытка сил и света.
Порой мелькали мгновения невыносимого, уничтожающего счастья, когда жизненность судорожно усиливается во всем составе человеческом, яснеет прошедшее, звучит торжеством настоящий светлый
миг, и снится наяву неведомое грядущее; когда чувствуешь, что немощна плоть перед таким гнетом впечатлений, что разрывается вся нить бытия, и когда вместе с тем поздравляешь всю
жизнь свою с обновлением и воскресением».
В самых холодных, свирепых душах живет несознаваемо этот всемирный дух единения. Наступает
миг, и, как сон, отходит от человека дурманящая власть обыденной
жизни, и звучит в душе напоминающий голос великого духа. Пленного Пьера Безухова приводят к маршалу Даву, известному своею жестокостью.
И так огромна, так всепобеждающа для Толстого сила этой подлинной
жизни, что стоит только почувствовать ее хоть на
миг, только прикоснуться к ней просветленным своим сознанием, — и смерть исчезает.
Вот мировое пространство. В нем мириады пылинок-солнц. Вокруг каждого солнца свои миры. Их больше, чем песчинок в пустыне. Века, как
миги. То на той, то на другой песчинке
жизнь вспыхнет, подержится миг-вечность и бесследно замрет. На одной крохотной такой песчинке движение. Что это там? Какая-то кипит борьба. Из-за чего? Вечность-миг, — и движение прекратилось, и планета-песчинка замерзла. Не все ли равно, за что шла борьба!
Всей
жизни можно сказать: «да, это правда!» Все оправдано одним этим
мигом, «длящимся, как вечность».
Сохранится ли в веках личное сознание человека после смерти, или единая
жизнь сознала себя на
миг в его
жизни, а дальше будет сознавать себя в
жизни других?
В судорожном усилии человек на
миг выкарабкался из мрачного своего подполья, — и увидел яркое солнце, увидел истину
жизни.
Прежде всего, самими этими
мигами дионисического подъема над
жизнью.
И пускай это только
миги, пускай они даже грозят человеку разрушением или гибелью: они так прекрасны, дают человеку такие огромные, озаряющие дух переживания, что способны перевесить темную летаргию
жизни вне этих мгновений.
Черною тучею висит над человеком «сумрачная, тяжкодарная судьба»;
жизнь темна и полна страданий, счастье непрочно и обманчиво. Как жить? Можно на
миг забыться в страдании, опьяниться им, как вином. Но в ком есть хоть капля жизненного инстинкта, тот никогда не сможет примириться с такою
жизнью. А жить надо — жить под властью божества, непрерывно сыплющего на человека одни только страдания и ужасы. Кто же виноват в этих страданиях и ужасах, как не божество?
Но только гений Мунэ-Сюлли или Сандро Моисси сможет на
миг вдохнуть
жизнь в прекрасный труп эллинской трагедии, невоскресимый к прочной
жизни.
Это отмечено точно и верно. Свершилось «чудо», спустился на человека Дионис, — и одним
мигом достигнуто все: человек стал сверхчеловеком, больше — стал богом. Как Кириллов Достоевского, он скажет: «В эти пять секунд я проживаю
жизнь, и за них отдам всю мою
жизнь, потому что стоит. Я думаю, человек должен перестать родить. К чему дети, к чему развитие, коли цель достигнута?»
Жизни тут быть не может, может быть только тот суррогат
жизни, тот недовершенный Дионис, имя которому — культ мгновения, в какой бы форме он ни выражался — в декадентски ли утонченном упоении красотою острых
мигов, или в ординарнейшем, грубом пьянстве.
Неточные совпадения
Когда бы
жизнь домашним кругом // Я ограничить захотел; // Когда б мне быть отцом, супругом // Приятный жребий повелел; // Когда б семейственной картиной // Пленился я хоть
миг единой, — // То, верно б, кроме вас одной, // Невесты не искал иной. // Скажу без блесток мадригальных: // Нашед мой прежний идеал, // Я, верно б, вас одну избрал // В подруги дней моих печальных, // Всего прекрасного в залог, // И был бы счастлив… сколько мог!
Уже пустыни сторож вечный, // Стесненный холмами вокруг, // Стоит Бешту остроконечный // И зеленеющий Машук, // Машук, податель струй целебных; // Вокруг ручьев его волшебных // Больных теснится бледный рой; // Кто жертва чести боевой, // Кто почечуя, кто Киприды; // Страдалец мыслит
жизни нить // В волнах чудесных укрепить, // Кокетка злых годов обиды // На дне оставить, а старик // Помолодеть — хотя на
миг.
От природы была она характера смешливого, веселого и миролюбивого, но от беспрерывных несчастий и неудач она до того яростно стала желать и требовать, чтобы все жили в мире и радости и не смели жить иначе, что самый легкий диссонанс в
жизни, самая малейшая неудача стали приводить ее тотчас же чуть не в исступление, и она в один
миг, после самых ярких надежд и фантазий, начинала клясть судьбу, рвать и метать все, что ни попадало под руку, и колотиться головой об стену.
А если огонь не угаснет,
жизнь не умрет, если силы устоят и запросят свободы, если она взмахнет крыльями, как сильная и зоркая орлица, на
миг полоненная слабыми руками, и ринется на ту высокую скалу, где видит орла, который еще сильнее и зорче ее?.. Бедный Илья!
«Все изгадил! Вот настоящая ошибка! „Никогда!“ Боже! Сирени поблекли, — думал он, глядя на висящие сирени, — вчера поблекло, письмо тоже поблекло, и этот
миг, лучший в моей
жизни, когда женщина в первый раз сказала мне, как голос с неба, что есть во мне хорошего, и он поблек!..»