Для самого Алеши вековечная тайна жизни столь же чужда и далека, как и для Ивана.
Есть в романе потрясающая сцена, когда Алеша в исступлении целует чуждую ему землю. Исступление это еще более страшно, чем отъединенная от земли тоска по ней Ипполита или князя Мышкина.
Неточные совпадения
И так почти
в каждом рассказе… Большие
романы, с героями, наиболее близкими душе Достоевского. «Замечательно, что Раскольников,
быв в университете, почти не имел товарищей, всех чуждался, ни к кому не ходил и у себя принимал тяжело. Впрочем, и от него скоро все отвернулись… Он решительно ушел от всех, как черепаха
в свою скорлупу». «Я — человек мрачный, скучный, — говорит Свидригайлов. — Сижу
в углу. Иной раз три дня не разговорят».
Мы видели: без бога не только невозможно любить человечество, — без бога жизнь вообще совершенно невозможна.
В записных книжках Достоевского, среди материалов к
роману «Бесы»,
есть рассуждение, которое Достоевский собирался вложить
в уста Ставрогину...
Может
быть, как раз один из недостатков «Войны и мира», что
в действительности
в человеке гораздо больше звериной любви к крови, гораздо меньше священного трепета перед нею, чем мы видим
в романе.
Для читателя с живою душою совершенно очевидно, что никакого преступления Анна не совершила. Вина не
в ней, а
в людском лицемерии,
в жестокости закона, налагающего грубую свою руку на внезаконную жизнь чувства. Если бы
в обществе
было больше уважения к свободной человеческой душе, если бы развод не
был у нас обставлен такими трудностями, то Анна не погибла бы… Такой читатель просто пропускает эпиграф
романа мимо сознания: слишком ясно, — никакого тут не может
быть места для «отмщения».
В отношении Толстого к своему
роману замечается та же рассудочная узость и мертвенность, как
в его отношении, например, к «Крейцеровой сонате». Каждая строка «Сонаты» кричит о глубоком и легкомысленном поругании человеком серьезного и светлого таинства любви. Сам же Толстой уверен, что показал
в «Сонате» как раз противоположное — что сама любовь
есть «унизительное для человека животное состояние»,
есть его «падение».
В «Первой ступени» Толстой делает характерное признание: «Когда я писал
романы, то тогда для меня необъяснимое затруднение,
в котором я находился, заключалось
в том, чтобы изобразить тип светского человека идеально хороший, добрый и вместе с тем такой, который
был бы верен действительности».
Прошел час, другой. В городском саду по соседству играл оркестр и пел хор песенников. Когда Вера Иосифовна закрыла свою тетрадь, то минут пять молчали и слушали «Лучинушку», которую пел хор, и эта песня передавала то, чего не
было в романе и что бывает в жизни.
Были в романе и другие лица. Старый трапер, гроза индейцев, и гордая дочь его Эрминия, в которую был безумно влюблен вождь Черная Пантера, а также старый жрец племени Ваякса и его дочь Зумелла, покорно и самоотверженно влюбленная в Черную Пантеру.
Неточные совпадения
«Она
была привлекательна на вид, — писалось
в этом
романе о героине, — но хотя многие мужчины желали ее ласк, она оставалась холодною и как бы загадочною.
— Вы должны ее любить. Она бредит вами. Вчера она подошла ко мне после скачек и
была в отчаянии, что не застала вас. Она говорит, что вы настоящая героиня
романа и что, если б она
была мужчиною, она бы наделала зa вас тысячу глупостей. Стремов ей говорит, что она и так их делает.
Анна без гостей всё так же занималась собою и очень много занималась чтением — и
романов и серьезных книг, какие
были в моде.
— Я любила его, и он любил меня; но его мать не хотела, и он женился на другой. Он теперь живет недалеко от нас, и я иногда вижу его. Вы не думали, что у меня тоже
был роман? — сказала она, и
в красивом лице ее чуть брезжил тот огонек, который, Кити чувствовала, когда-то освещал ее всю.
Она счастлива, делает счастье другого человека и не забита, как я, а верно так же, как всегда, свежа, умна, открыта ко всему», думала Дарья Александровна, и плутовская улыбка морщила ее губы,
в особенности потому, что, думая о
романе Анны, параллельно с ним Дарья Александровна воображала себе свой почти такой же
роман с воображаемым собирательным мужчиной, который
был влюблен
в нее.