Неточные совпадения
И неужели ты думаешь, что я не знал, например, хоть того, что если уж начал я себя спрашивать и допрашивать: вошь ли
человек? — то, стало быть, уж не вошь
человек для меня, а вошь для того, кому этого и в
голову не заходит и кто прямо без вопросов идет…
Кириллов — детски прекрасная, благородная душа, ясно и чисто звучащая на все светлое в жизни. Но его, как и всех других, «съела идея».
Человек обязан заявить своеволие, все на свете — «все равно», и «все хорошо». «Кто с голоду умрет, кто обидит и обесчестит девочку, — хорошо. И кто размозжит
голову за ребенка, и то хорошо, и кто не размозжит, и то хорошо. Все хорошо».
«Будет новый
человек, счастливый и гордый. Кому будет все равно, жить или не жить, тот будет новый
человек». Может быть, в таком случае все убьют себя, но — «это все равно. Обман убьют». Придет этот новый
человек и научит, что все хороши и все хорошо. Кто с голоду умрет, кто обесчестит девочку, кто размозжит
голову за ребенка и кто не размозжит, — все хорошо.
Невольно приходит в
голову одна чрезвычайно забавная, но невыносимо-грустная мысль: «ну, что, если
человек был пущен на землю в виде какой-то наглой пробы, чтоб только посмотреть: уживется ли подобное существо на земле или нет?»
Но в глубине своей души, чем ближе он узнавал своего брата, тем чаще и чаще ему приходило в
голову, что эта способность деятельности для общего блага, может быть, и не есть качество, а напротив, недостаток чего-то, не недостаток добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, — того стремления, которое заставляет
человека из всех бесчисленных представляющихся путей жизни выбрать один и желать этого одного.
— Перестаньте, стыдитесь! — заговорил голос художника Петрова. — Какое право имеете вы обвинять его? Разве вы жили его жизнью? Испытывали его восторги? Искусство есть высочайшее проявление могущества в
человеке. Оно поднимает избранника на такую высоту, на которой
голова кружится, и трудно удержаться здравым… Да, унижайте, презирайте его, а из всех нас он лучший и счастливейший».
Так вот во что превратилась полная огня и жизни Наташа! Вот к чему ведет хваленая «живая жизнь»! Вместо живого
человека — сильная, плодовитая самка, родящее и кормящее тело с тупою
головою, подруга мужу только по постели и по обеденному столу. Самое ценное — духовная жизнь мужа ей чужда, она не понимает ее и только, как попугай, повторяет за мужем его слова…
И здесь нельзя возмущаться, нельзя никого обвинять в жестокости. Здесь можно только молча преклонить
голову перед праведностью высшего суда. Если
человек не следует таинственно-радостному зову, звучащему в душе, если он робко проходит мимо величайших радостей, уготовленных ему жизнью, то кто же виноват, что он гибнет в мраке и муках?
Человек легкомысленно пошел против собственного своего существа, — и великий закон, светлый в самой своей жестокости, говорит...
«Ему пришло в
голову, что те его чуть заметные поползновения борьбы против того, что наивысше поставленными
людьми считалось хорошим, поползновения чуть заметные, которые он тотчас же отгонял от себя, — что они-то и могли быть настоящие, а остальное все могло быть не то.
— Эх, милый
человек ты, — возразил Платон. — От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся… Рок
головы ищет. А мы все судим: то не хорошо, то не ладно…
Он всю жизнь свою смотрел туда куда-то поверх
голов окружающих
людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой».
Гнедко мотает
головой и фыркает, точно он и в самом деле понимает. И кто-нибудь непременно тут же вынесет ему хлеба с солью. Гнедко ест и опять закивает
головою, точно приговаривает: «Знаю я тебя, знаю! И я милая лошадка, и ты хороший
человек!»
Голое воспоминание о пережитом ощущении единства с Первосущим не в силах нейтрализовать страданий
человека в мире явлений.
И уж нестрашными становятся
человеку страдания и муки, и уж не нужна ему победа трагического героя; все человеческие оценки, ощущения и чувства спутались в душе, как волосы на
голове безумствующей мэнады.
Загадочными окольными путями
человек приходит к тому, что готов снова подставить
голову под страдания, за которые сейчас только проклинал божество, и добровольно надевает на руку железное кольцо of цепи, которою был окован.
Под его чарами
человек «возводит
голое явление, создание Маии, на степень единственной и высшей реальности, ставя его на место сокровеннейшей и истинной сущности вещей».
На наших глазах один за другим отпадают все признаки, которые делают Диониса именно Дионисом. Вместо безвольного слияния с «Первоединым» Ницше страстно и настойчиво требует теперь от
человека воли, действия, борьбы за свой собственный счет, призывает
людей к «верности земле», чтоб возвращен был земле ее смысл, чтоб
человек гордо нес на земле свою земную
голову и делал дело земли. В «Рождении трагедии» возвратить дионисического
человека к делу земли мог только Аполлон своею «иллюзией».
Заглянешь туда — бледнеет лицо, замирает сердце и, как у пьяного, кружится
голова от жуткой радости, судорожно сотрясающей все существо
человека.
И вот однажды, ошеломленный ужасом от всего виденного, с сердцем, почти разорвавшимся от сострадания, Ницше вышел на дорогу. Вдали послышался быстрый топот, звон и шум. И мимо Ницше, как сверкающая молниями туча, пронесся в атаку кавалерийский полк. Молодые, здоровые, сильные
люди радостно и опьяненно мчались туда, где многие из них найдут смерть, откуда других потащут на те же перевязочные пункты с раскроенными
головами, с раздробленными суставами, с распоротыми животами.
Это глубоко аполлоновское настроение совершенно непонятно «твердым»
людям типа Ницше. Для них одно из двух: либо разбей
голову об стену от отчаяния и ужаса перед жестокостью жизни, либо — возьми себя в руки, внуши себе: «Я рок, я буря, я вихрь!» — и, глядя на жестокости жизни, скажи: «Да, так я и хотел, так буду я хотеть!»
Они, конечно, жестоко мстят
людям за частные обиды, но им просто даже не приходит в
голову мысль, что кто-нибудь может их отрицать, не признавать.
«Новой гордости научило меня мое «Я», — говорит Заратустра, — ей учу я
людей: больше не прятать
головы в песок небесных вещей, но свободно нести ее, земную
голову, которая творит для земли смысл!» Ницше понимал, что неисчерпаемо глубокая ценность жизни и религиозный ее смысл не исчезают непременно вместе со «смертью бога».
«Новой гордости научило меня мое «я», ей учу я
людей: больше не прятать
головы в песок небесных вещей, но свободно нести ее, эту земную
голову, которая творит для земли смысл».
Неточные совпадения
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши,
человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в
голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Хлестаков, молодой
человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в
голове, — один из тех
людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет. Одет по моде.
Долго боролся, противился // Господу зверь-человек, //
Голову снес полюбовнице // И есаула засек.
Головы // Задрали мужики: // Вкруг башни по балкончику // Похаживал в подряснике // Какой-то
человек // И пел…
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют. Дело в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и в
голову не входит, что в глазах мыслящих
людей честный
человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь ваша…