Песня жгла жаждою страсти и ласк. И песня эта, и шедшие из тьмы шорохи, и разогретая хмелем кровь — все
томило душу, и хотелось сладко плакать. Но тяжело лежала в душе мутная тоска и не давала подняться светлым слезам.
Находившись, по обязанности, в частом соприкосновении с этим темным и безотрадным миром, в котором, кажется, самая идея надежды и примирения утратила всякое право на существование, я никогда не мог свыкнуться с ним, никогда не мог преодолеть этот смутный трепет, который, как сырой осенний туман, проникает человека до костей, как только хоть издали послышится глухое и мерное позвякиванье железных оков, беспрерывно раздающееся в длинных и темных коридорах замка Атмосфера арестантских камор, несмотря на частое освежение, тяжела и удушлива; серовато-желтые лица заключенников кажутся суровыми и непреклонными, хотя, в сущности, они по большей части выражают только тупость и равнодушие; однообразие и узкость форм, в которые насильственно втиснута здесь жизнь, давит и
томит душу.
Скоро Наденька привыкает к этой фразе, как к вину или морфию. Она жить без нее не может. Правда, лететь с горы по-прежнему страшно, но теперь уже страх и опасность придают особое очарование словам о любви, словам, которые по-прежнему составляют загадку и
томят душу. Подозреваются все те же двое: я и ветер… Кто из двух признается ей в любви, она не знает, но ей, по-видимому, уже все равно; из какого сосуда ни пить — все равно, лишь бы быть пьяным.
Неточные совпадения
Какая бы горесть ни лежала на сердце, какое бы беспокойство ни
томило мысль, все в минуту рассеется; на
душе станет легко, усталость тела победит тревогу ума.
Но я плоды моих мечтаний // И гармонических затей // Читаю только старой няне, // Подруге юности моей, // Да после скучного обеда // Ко мне забредшего соседа, // Поймав нежданно за полу, //
Душу трагедией в углу, // Или (но это кроме шуток), // Тоской и рифмами
томим, // Бродя над озером моим, // Пугаю стадо диких уток: // Вняв пенью сладкозвучных строф, // Они слетают с берегов.
Ты в сновиденьях мне являлся, // Незримый, ты мне был уж мил, // Твой чудный взгляд меня
томил, // В
душе твой голос раздавался // Давно… нет, это был не сон!
Так точно думал мой Евгений. // Он в первой юности своей // Был жертвой бурных заблуждений // И необузданных страстей. // Привычкой жизни избалован, // Одним на время очарован, // Разочарованный другим, // Желаньем медленно
томим, //
Томим и ветреным успехом, // Внимая в шуме и в тиши // Роптанье вечное
души, // Зевоту подавляя смехом: // Вот как убил он восемь лет, // Утратя жизни лучший цвет.
«Зачем вечор так рано скрылись?» — // Был первый Оленькин вопрос. // Все чувства в Ленском помутились, // И молча он повесил нос. // Исчезла ревность и досада // Пред этой ясностию взгляда, // Пред этой нежной простотой, // Пред этой резвою
душой!.. // Он смотрит в сладком умиленье; // Он видит: он еще любим; // Уж он, раскаяньем
томим, // Готов просить у ней прощенье, // Трепещет, не находит слов, // Он счастлив, он почти здоров…