Резцов пошел сделать обход своей части люнета. Капитан Катаранов стоял в середине люнета. Положив голову в папахе на руку, он облокотился о бруствер и о чем-то думал. За последние две недели Катаранов стал совсем другим, чем прежде: был молчалив и угрюм, много пил; в пьяном виде ругал начальство, восхвалял
японских генералов Куроки, Ояму, Нодзу, оглядывал всех злыми, вызывающими глазами и как будто ждал возражений; а то плакал, бил себя кулаками в грудь и лез целоваться.
Сердце ее так сильно трепетало, что от его толчков часто и равномерно вздрагивало плюшевое одеяло. Она вспомнила, как сегодня в красном кабинете Рыбникова называли именами
японских генералов, и слабое, далекое подозрение уже начинало копошиться в ее темном уме.
Японский генерал по длинной бороде Святополк-Мирского принял его, видимо, за «большого капитана», пригласил его к себе и стал расспрашивать, начав, по восточному обыкновению издалека, стараясь сказать побольше слов и поменьше дела, но при этом выпытать у собеседника всё, что ему надо.
Неточные совпадения
Тогда она рассказала подробно, обнаружив большую, мелочную, чисто женскую наблюдательность, обо всем, что касалось Рыбникова; о том, как его называли
генералом Куроки, об его
японском лице, об его странной нежности и страстности, об его бреде и, наконец, о том, как он сказал слово «банзай».
К нашему
генералу приводят пленного
японского офицера.
Генерал в это время отдает приказание ординарцу:
Я не скажу, чтобы я не хотел иметь случай убить
японского офицера, или
генерала, я это сделал бы с удовольствием, исполняя этим свой долг солдата…
Этот офицер, штабс-капитан Святополк-Мирский, прикомандированный к 1 читинскому казачьему полку, раненый в кисть левой руки во время
японских событий, был послан
генералом Мищенко, действующим в так называемом, восточном отряде, на разведки в тыл неприятеля с одним казаком.
В отряде
генерала Мищенко захвачена
японская повозка с тюками прокламаций, напечатанных по-русски в Токио и обращённых к нашим солдатам.