Неточные совпадения
Здесь, как и во многих случаях в религиозной жизни, мы наталкиваемся на антиномию: голый историзм, внешняя авторитарность в религии есть окостенение церковности, своевольный же мистицизм есть ее разложение; не нужно
ни того,
ни другого, а вместе с
тем нужно и
то, и
другое: как церковный авторитет, так и личная мистика.
Ведь как
ни прекрасно
то и
другое, знание и истина, но ты справедливо рассудишь, почитая иное и еще прекраснейшим: природу блага надо почитать еще выше.
Если нечто должно быть вполне самоудовлетворено,
то оно должно быть единым, именно не испытывать нужды
ни в отношении себя самого,
ни в отношении
другого.
Но
то было само единым, не имея никакого различия
ни в себе,
ни с
другим, ибо ничто не двигалось в нем, никакая похоть (θυμός), никакое желание чего-либо иного не было по его восхождении (τω άναβεβηκοτι), так же, как никакое понятие, никакая мысль, вообще не он сам, если можно так выразиться.
Одно ограничено,
другое не имеет границ; одно объемлется своей мерой, как
того восхотела Премудрость Создателя,
другое не знает меры; одно связано некоторым протяжением расстояния, замкнуто местом и временем,
другое выше всякого понятия о расстоянии: сколько бы кто
ни напрягал ума, столько же оно избегает любознательности» [Опров.
Рассуждая же в восходящем направлении (ανιόντες), скажем, что она не есть душа, или ум, не имеет
ни фантазии,
ни представления,
ни слова,
ни разумения; не высказывается и не мыслится; не есть число, или строй, или величина, или малость, или равенство, или неравенство, или сходство, или несходство; она не стоит и не движется, не покоится и не имеет силы, не есть сила или свет; не живет и не есть жизнь; не сущность, не вечность и не время; не может быть доступна мышлению; не ведение, не истина; не царство и не мудрость; не единое, не единство (ένότης), не божество, не благость, не дух, как мы понимаем; не отцовство, не сыновство, вообще ничто из ведомого нам или
другим сущего, не есть что-либо из не сущего или сущего, и сущее не знает ее как такового (ουδέ τα οντά γινώσκει αυτόν ή αΰθή εστίν), и она не знает сущего как такового; и она не имеет слова (ουδέ λόγος αυτής εστίν),
ни имени,
ни знания;
ни тьма,
ни свет;
ни заблуждение,
ни истина; вообще не есть
ни утверждение (θέσις),
ни отрицание (αφαίρεσις); делая относительно нее положительные и отрицательные высказывания (των μετ αύτη'ν θέσεις καί οίραιρε'σεις ποιούντες), мы не полагаем и не отрицаем ее самой; ибо совершенная единая причина выше всякого положения, и начало, превосходящее совершенно отрешенное от всего (абсолютное) и для всего недоступное, остается превыше всякого отрицания» (καί υπέρ πασαν αφαίρεσιν ή υπεροχή των πάντων απλώς οίπολελυμένου και έιε' κείνα των όλων) (de mystica theologia, cap.
Он не есть
ни начало,
ни средина,
ни конец, и ничто
другое из
того, что познается естественно как следующее из Него.
Назовешь ли ты Его благим, или праведным, или мудрым, или чем бы
то ни было
другим, ты скажешь не о природе Бога, но о
том, что — около природы.
Мистические озарения или метафизическая спекуляция, к ним прикрепляющаяся, философия или проповедь, или же
ни то,
ни другое, но третье, содержащее в себе смешение всех этих элементов?
Здесь нет места
ни антиномии, с ее логическим перерывом,
ни Тайне: беспримесный рационализм — вот обратная сторона
того всеведения или «гнозиса», которым мнил себя обладающим, по одним основаниям, Гегель, а по
другим — Беме, почему он и оказывается столь родственным по тенденциям современному «теософизму», оккультному или мистическому рационализму [Шеллинг дает такую характеристику «теософизма» Беме: «В третьем виде эмпиризма сверхчувственное сделано предметом действительного опыта благодаря
тому, что допускается возможное восхищение человеческого существа в Бога, а вследствие этого необходимое, безошибочное созерцание, проникающее не только в божественное существо, но и в сущность творения и во все события в нем…
О бытии и ничто следует сказать
то же, что было сказано выше о непосредственности и опосредованности (заключающем в себе некое соотношение
друг с
другом и, значит, отрицание), а именно, что нет ничего
ни на небе,
ни на земле, что не содержало бы в себе и ничто».…
Так как сущность неделима и проста… стало быть,
ни в каком случае земля не может рассматриваться как часть сущности, солнце — как часть субстанции, так как она неделима; не позволительно говорить о части в субстанции, так же, как нельзя говорить, что часть души — в руке,
другая в голове, но вполне возможно, что душа в
той части, которая является головой, что она есть субстанция части или находится в
той части, которая есть рука.
«Если «благородный дух человека» испытывает потребность быть понятым
другим,
то насколько более такая потребность — единственная у
ни в чем, кроме
того, не нуждающегося Божества — положит пред собою иное, чтобы превратить его в знающее о себе…
Но поставляя рядом с Собой мир вне-Божественный, Божество
тем самым полагает между Собою и миром некую грань, и эта грань, которая по самому понятию своему находится между Богом и миром, Творцом и тварью, сама не есть
ни то,
ни другое, а нечто совершенно особое, одновременно соединяющее и разъединяющее
то и
другое (некое μεταξύ [Букв.: между, находящийся в промежутке (греч.).
Занимая место между Богом и миром, София пребывает и между бытием, и сверхбытием, не будучи
ни тем,
ни другим или же являясь обоими зараз.
Материя же пребывает, не страдая
ни от наступившего холода,
ни от приближающегося тепла, ибо и
то и
другое не дружественно, не враждебно ей.
Моралисты и философы, аскеты и мистики привыкли презирать чувственность, и самое слово получило ассоциации и привкусы, которые нелегко забываются: для одних она есть греховное, плотское пленение духа, нечто во всяком случае подлежащее преодолению, для
других она есть скверная, хотя и неустранимая, примесь, которою загрязняется чистота трансцендентальных или логических схем, необходимый трамплин для мышления, или
тот неразложимый осадок, который остается на дне гносеологической реторты и не улетучивается
ни от каких идеалистических реактивов.
Понятие Jungfrau Sophia резко отличается внеполовым, точнее, полувраждебным характером: вообще вся система Беме отмечена отсутствием эротизма и типической для германства безженностью (которая дошла до апогея в гроссмейстере германской философии Канте). «Die Bildniss ist in Gott eine ewige Jungfrau in der Weisheit Gottes gewesen, nicht eine Frau, auch kein Mann, aber sie ist beides gewesen; wie auch Adam beides war vor seiner Herren, welche bedeitet den irdischen Menschen, darzu tierisch» [Образы Божий, которые принимает вечная Дева в качестве мудрости Бога, не есть
ни мужчина,
ни женщина, но и
то и
другое; как и Адам был и
тем и
другим перед своим Господом, чем отличался смертный человек от животного (нем.).] [Ib., Cap.
Как беден наш язык: хочу и не могу!..
Не передать
того ни другу,
ни врагу,
Что буйствует в груди прозрачною волною:
Напрасно вечное томление сердец!
И клонит голову маститую мудрец
Пред этой ложью роковою.
Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук
Хватает на лету и закрепляет вдруг
И темный бред души и трав неясный запах.
И уж во всяком случае на
том только основании, что адские мучения называются «вечными», нельзя сделать никакого заключения относительно их преходящести, —
ни в
ту ни в
другую сторону.
Неточные совпадения
Городничий. Ну, уж вы — женщины! Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам всё — финтирлюшки! Вдруг брякнут
ни из
того ни из
другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как звали. Ты, душа моя, обращалась с ним так свободно, как будто с каким-нибудь Добчинским.
Я
ни от кого их не таю для
того, чтоб
другие в подобном положении нашлись меня умнее.
Стародум. От двора, мой
друг, выживают двумя манерами. Либо на тебя рассердятся, либо тебя рассердят. Я не стал дожидаться
ни того,
ни другого. Рассудил, что лучше вести жизнь у себя дома, нежели в чужой передней.
Скотинин. Ох, братец,
друг ты мой сердешный! Со мною чудеса творятся. Сестрица моя вывезла меня скоро-наскоро из моей деревни в свою, а коли так же проворно вывезет меня из своей деревни в мою,
то могу пред целым светом по чистой совести сказать: ездил я
ни по что, привез ничего.
Стародум. Как! А разве
тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен
ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на
то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до
того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой
друг, счастлив ли
тот, кому нечего желать, а лишь есть чего бояться?