Неточные совпадения
Его постановка первоначально имеет в виду исключительно критический анализ
религиозного сознания, вскрытие предпосылок, суждений, категорий — словом, всего того, что дано в этом сознании, в нем как бы подразумевается и
не может быть из него удалено.
В своем отношении к общей проблеме религии Кант
был ослеплен и загипнотизирован собственной
религиозной доктриной и потому
не мог посвятить трансцендентальному исследованию этой проблемы того внимания, которого именно от нею требовала бы логика трансцендентализма и простая последовательность.
В замкнутом субъективизме, имманентизме и психологизме неповинна поэтому даже и эта религия, как бы ни
было скудно ее положительное учение о Боге [На это справедливо указывает Гартман, у которого вообще мы находим чрезвычайно отчетливую постановку проблемы религии в ее общей форме: он устанавливает, что «всякий объект
религиозной функции
есть бог; бог
есть не научное, но
религиозное понятие; наука
может заниматься им, лишь поскольку она
есть наука о религии.
В
религиозной жизни нет застоя и неподвижности, как нет и неотъемлемых достижений и мертвых точек, здесь все и всегда в движении, вверх или вниз, вперед или назад, а потому мертвому успокоенному догматизму здесь
не может быть места.
Вообще путь оккультного и даже мистического постижении мира отнюдь
не есть необходимо путь
религиозный, хотя и
может соединяться с ним.
Теория Шлейермахера, выражаясь современным философским языком,
есть воинствующий психологизм, ибо «чувство» утверждается здесь в его субъективно-психологическом значении, как сторона духа, по настойчиво повторяемому определению Шлейермахера (см. ниже), а вместе с тем здесь все время говорится о постижении Бога чувством, другими словами, ему приписывается значение гносеологическое, т. е.
религиозной интуиции [Только эта двойственность и неясность учения Шлейермахера
могла подать повод Франку истолковать «чувство» как
религиозную интуицию, а
не «сторону» психики (предисл. XXIX–XXX) и тем онтологизировать психологизмы Шлейермахера, а представителя субъективизма и имманентизма изобразить пик глашатая «
религиозного реализма» (V).], а именно это-то смещение гносеологического и психологического и определяется теперь как психологизм.
Но нравственность, предполагающая греховное раздвоение, борьбу добра и зла в человеке,
не может иметь безусловного
религиозного значения, она
есть Ветхий Завет, период подзаконности, который преодолевается (хотя и
не отменяется) Новым Заветом, царством благодати [В русской литературе «сравнительный анализ» Ветхого и Нового заветов впервые
был произведен митрополитом Иларионом (XI в.) в «Слове о Законе и Благодати».
Вера
есть,
быть может, наиболее мужественная сила духа, собирающая в одном узле все душевные энергии: ни наука, ни искусство
не обладают той силой духовного напряжения, какая
может быть свойственна
религиозной вере.
Так называемая терпимость
может быть добродетелью, и становится даже высшею добродетелью, чем нетерпимость, лишь тогда, когда она питается
не индифферентным «плюрализмом», т. е. неверием, но когда она синтетически (или, если угодно, «диалектически») вмещает в себе относительные и ограниченные полуистины и снисходит к ним с высоты своего величия, однако отнюдь
не приравниваясь к ним,
не сводя себя на положение одной из многих возможностей в «многообразии
религиозного опыта».
Охотно допускают, что христианский художник
может быть искренен в своих художественных исканиях
не менее, чем художник,
не избирающий тем
религиозных, почему же затрудняются допустить это же и относительно художника понятий, т. е.
религиозного философа?
Ведь
религиозная вера и мифотворчество
не может же
быть упразднено в своей области какой-либо философемой, и религия существует с большим достоинством вне всякой философии, нежели с несвободной, а потому и неискренней философией, которая как будто хочет показать своей «апологетикой», что сама религия нуждается в апологии, задача апологетики, возомнившей себя
религиозной философией,
есть поэтому вообще ложная задача, одинаково недостойная и религии, и философии, ибо в ней соединяется отсутствие
религиозной веры и свободного философского духа.
Из нашего понимания
религиозной философии, как вольного художества на
религиозные мотивы, следует, что
не может и
не должно
быть одного канонически обязательного типа
религиозной философии или «богословия»: догматы неизменны, но их философская апперцепция [Апперцепция — здесь: восприятие.] изменяется вместе с развитием философии.
Однако этот свет
может быть и
не виден научному исследователю, а открывается лишь приобщающемуся Слову Божию в меру его
религиозного возраста.
Искусство тоже
не есть религия и ни в каком случае
не может ее заменить, но оно, становясь
религиозным,
может служить религии, и эпохи
религиозного подъема естественно и неизбежно запечатлены и подъемом
религиозного искусства.
Однако оккультизм в этом смысле религиозно ложен лишь в силу своего
религиозного коэффициента, а
не по непосредственной своей задаче, ибо возможен правый оккультизм, насколько такое выражение применимо к тому преизобильному восприятию софийности природы, которое свойственно, напр., святым, и вообще людям духоносным и
может быть свойственно природе человека.
Очевидно, что оно
не может быть понято как второе начало бытия, существующее рядом с добром: такое манихейство, помимо
религиозной абсурдности своей, представляло бы собой и метафизический non-sens.
Нельзя, конечно, ни на минуту забывать, сколь неточно, затемненно и извращенно открывались язычеству
религиозные истины и постигались им небесные иерархии, но, даже и памятуя в достаточной мере об этом, мы
можем все-таки признать, что в почитании женской ипостаси в божестве язычеству приоткрывались священные и трепетные тайны,
не раскрывшиеся в полноте,
быть может, еще доселе и боящиеся преждевременного обнажения.
Поэтому христианство, хотя и пробуждает
религиозную зрячесть, которой
не могло дать язычество, но тем самым разрушает и то относительное равновесие, которое последнему все-таки
было свойственно.
Ее
не было и
не могло быть ни в средние века, в эпоху
религиозной патриархальности, ни в первохристианстве, видевшем пред собою лишь сплошную тьму язычества.
Неточные совпадения
Религиозное учение это состояло в том, что всё в мире живое, что мертвого нет, что все предметы, которые мы считаем мертвыми, неорганическими,
суть только части огромного органического тела, которое мы
не можем обнять, и что поэтому задача человека, как частицы большого организма, состоит в поддержании жизни этого организма и всех живых частей его.
В таком чисто монистическом, монофизитском
религиозном сознании
не может быть пророчеств о новой жизни, новой мировой эпохе, о новой земле и новом небе, нет исканий нового града, столь характерных для славянства.
Христианское мессианское сознание
не может быть утверждением того, что один лишь русский народ имеет великое
религиозное призвание, что он один — христианский народ, что он один избран для христианской судьбы и христианского удела, а все остальные народы — низшие,
не христианские и лишены
религиозного призвания.
Можно установить следующие
религиозные черты марксизма: строгая догматическая система, несмотря на практическую гибкость, разделение на ортодоксию и ересь, неизменяемость философии науки, священное писание Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, которое
может быть истолковываемо, но
не подвергнуто сомнению; разделение мира на две части — верующих — верных и неверующих — неверных; иерархически организованная коммунистическая церковь с директивами сверху; перенесение совести на высший орган коммунистической партии, на собор; тоталитаризм, свойственный лишь религиям; фанатизм верующих; отлучение и расстрел еретиков; недопущение секуляризации внутри коллектива верующих; признание первородного греха (эксплуатации).
В России откровение человека
может быть лишь
религиозным откровением, лишь раскрытием внутреннего, а
не внешнего человека, Христа внутри.