Неточные совпадения
Если этические суждения
не имеют фактической принудительности науки или логической принудительности математики, то и все те гносеологические, метафизические и религиозные выводы, которые делает Кант на основании анализа этического переживания («практического
разума»), лишены самостоятельной основы и держатся на этической интуиции.
Для того чтобы схемы понятий наполнялись жизненным содержанием и в сети
разума уловлялась действительная, а
не воображаемая рыба, надо, чтобы познание
имело орган такого удостоверения действительности, чувство реальности, которая
не разлагается на отдельные признаки вещи, но их связывает собой в бытии.
Следовательно, это
не есть расширение познания о данных сверхчувственных предметах, но расширение теоретическою
разума и его познания по отношению к сверхчувственному вообще, поскольку это побуждает нас допустить, что есть такие предметы, хотя мы и
не имеем возможности определить их точнее, значит расширить наше познание об объектах.
Этим успехом, следовательно, чистый теоретический
разум, для которого все эти идеи трансцендентны и
не имеют объекта, обязан исключительно своей чистой практической способности.
Хотя Он нигде, но все чрез Него, а в Нем, как
не существующем, ничто (ως μη δντι μηδέν) из всего, и напротив, все в Нем, как везде сущем; с другой стороны, чрез Него все, потому что Он сам нигде и наполняет все как всюду сущий» (S. Maximi Scholia in 1. de d. п., col. 204–205).], αΰτΟ δε ουδέν (и именно ουδέν, а
не μηδέν), как изъятое из всего сущего (ως πάντων ύπερουσίως έξηρημένων), ибо оно выше всякого качества, движения, жизни, воображения, представления, имени, слов,
разума, размышления, сущности, состояния, положения, единения, границы, безграничности и всего существующего» (ib.) [Св. Максим комментирует эту мысль так: «Он сам есть виновник и ничто (μηδέν), ибо все, как последствие, вытекает из Него, согласно причинам как бытия, так и небытия; ведь само ничто есть лишение (στέρησις), ибо оно
имеет бытие чрез то, что оно есть ничто из существующего; а
не сущий (μη ων) существует чрез бытие и сверхбытие (ΰπερεΐναι), будучи всем, как Творец, и ничто, как превышающий все (ΰπερβεβηκώς), а еще более будучи трансцендентным и сверхбытийным» (ιϊπεραναβεβηκώς και ύπερουσίως ων) (S.
Однако закон непрерывности и непротиворечивости дискурсивного мышления
имеет силу лишь в его собственном русле, а
не там, где
разум обращается на свои собственные основы, корни мысли и бытия, причем вскрываются для него непреодолимые, а вместе и неустранимые антиномии, которые все же должны быть им до конца осознаны.
Конечно, и «чистый
разум» софиен в своем основании, и он отражает свет Логоса, но он
не имеет абсолютного значения, а есть состояние, свойственное именно данному разрезу бытия, и теряет свое значение по мере углубления в софийную основу мира.
Люди «одни из тварей, кроме способности к
разуму и слову,
имеют еще чувственность (το αισθητικό ν), которая, будучи по природе соединена с умом, изобретает многоразличное множество искусств, умений и знаний: занятие земледелием, строение домов и творчество из не-сущего (προάγειν ёк μη οντων), хотя и
не из совершенно
не сущего (μη ёк μηδαμώς όντων) — ибо это принадлежит лишь Богу — свойственно одному лишь человеку…
Неточные совпадения
«Так же буду сердиться на Ивана кучера, так же буду спорить, буду некстати высказывать свои мысли, так же будет стена между святая святых моей души и другими, даже женой моей, так же буду обвинять ее за свой страх и раскаиваться в этом, так же буду
не понимать
разумом, зачем я молюсь, и буду молиться, — но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее —
не только
не бессмысленна, как была прежде, но
имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»
Я со всеми людьми
имею только одно твердое, несомненное и ясное знание, и знание это
не может быть объяснено
разумом — оно вне его и
не имеет никаких причин и
не может
иметь никаких последствий».
За чаем Клим говорил о Метерлинке сдержанно, как человек, который
имеет свое мнение, но
не хочет навязывать его собеседнику. Но он все-таки сказал, что аллегория «Слепых» слишком прозрачна, а отношение Метерлинка к
разуму сближает его со Львом Толстым. Ему было приятно, что Нехаева согласилась с ним.
Напрасно возражала она самой себе, что беседа их
не выходила из границ благопристойности, что эта шалость
не могла
иметь никакого последствия, совесть ее роптала громче ее
разума.
Хотелось мне, во-вторых, поговорить с ним о здешних интригах и нелепостях, о добрых людях, строивших одной рукой пьедестал ему и другой привязывавших Маццини к позорному столбу. Хотелось ему рассказать об охоте по Стансфильду и о тех нищих
разумом либералах, которые вторили лаю готических свор,
не понимая, что те
имели, по крайней мере, цель — сковырнуть на Стансфильде пегое и бесхарактерное министерство и заменить его своей подагрой, своей ветошью и своим линялым тряпьем с гербами.