Неточные совпадения
Получая новые впечатления от жизни,
будет ли то Ледовитый океан или остров Цейлон, эскимосы или зулусы, бразильские бабочки или вороны, Большая Медведица или Солнце, — во всем этом человек ощущает себя в имманентном мире,
едином во всем многообразии.
Вот почему, вообще говоря, так трудно определить момент уверования или утраты веры, ибо и действительности уверование всегда и непрерывно вновь совершается,
есть единый растянутый во времени акт, и всегда неверие, как темная трясина, подстерегает каждое неверное движение, каждое колебание на пути веры [Отсюда следует, между прочим, в какой иллюзии находятся некоторые протестантские секты (баптисты, методисты), внушающие последователям своим умеренность в их совершившейся уже спасенности; и насколько мудрее и здесь оказывается православие, которое остерегает от этой уверенности как гибельной иллюзии («прелести»), указывая на необходимость постоянной борьбы с миром, «списания», но не «спасенности».].
В отношении же к духовному нет необходимости, чтобы это общее чувство разделялось на пять чувств, как бы на пять окон… но, пребывая всецело
единым чувством, оно имеет с собой и в себе пять чувств (или, точнее сказать, более), поколику все они едино
суть…
Бог — един, Бог — троичен в лицах: единица, три
суть числа, подлежащие всей числовой ограниченности (помощью единицы совсем нельзя выразить
единого Божества, ибо единица существует лишь во множественности, и три в св.
Платон не систематичен, но тематичен и диалектичен, отсюда проистекает и фрагментарность его философствования, ибо каждый его диалог, при всем своем художественном совершенстве и музыкальной форме, для системы философии
есть только фрагмент, этюд, статья, не более, без потребности в закруглении, в сведении концов с концами в
единой целостной системе, к которой у Платона не намечается даже попытки и вкуса.
У Юма она имела субъективно-человеческое значение — «
быть для человека», у Беркли получила истолкование как действие Божества в человеческом сознании; у Гегеля она
была транспонирована уже на язык божественного бытия: мышление мышления — само абсолютное,
единое в бытии и сознании [К этим общим аргументам следует присоединить и то еще соображение, что если религия
есть низшая ступень философского сознания, то она отменяется упраздняется за ненадобностью после высшего ее достижения, и только непоследовательность позволяет Гегелю удерживать религию, соответствующую «представлению», в самостоятельном ее значении, рядом с философией, соответствующей «понятию».
Полная трансцендентность предмета мышлению делала бы его вполне невозможным как объект мышления, или окончательно немыслимым; полная же его адекватность мышлению свидетельствовала бы о полной его имманентности: в божественном разуме, в котором мышление и бытие совпадают в
едином акте, нет и не может
быть антиномий, болезненных разрывов и hiatus'oв [Пропасть, зияние (лат.).], составляющих естественное свойство разума человеческого.
Карпов: ч. III, 341, прим.), именно диалектики понятия
единого, το εν, которое в одном смысле является совершенно трансцендентным бытию и
есть в этом смысле ничто, напротив, в другом смысле оно содержит в себе все и принимает в себя все разнообразие форм.
Эта божественная Первооснова мира и бытия
есть и общая субстанция мира, ибо все обосновывается в
Едином, имеет в нем и причину, и цель, существует только его животворящей силой.
Мир не создается актом творения, он происходит из
Единого, как бы изливаясь из божественной полноты подобно свету из солнца; он
есть эманация [Эманация (позднелат. emanatio — истечение, исхождение) — термин античной философии, обозначающий исхождение низших областей бытия из высших.] божества, подчиненная «закону убывающего совершенства» (Целлер).
Единое — Ум — Мировая Душа составляют трехступенную градацию сущего (но эта трехступенность не
есть триипостасность, как иногда ошибочно думают [Такое смешение (притом тенденциозное) делает Древе в своем исследовании о Плотине: Л. Drews...
Единое у Плотина неизбежно получает двойственную характеристику:
будучи первоосновой, имманентной всякому бытию, оно в то же время остается выше всякого бытия, как трансцендентное миру и простое
Единое.
«Это чудо
есть единое, которое
есть не существующее (μη öv), чтобы не получить определения от другого, ибо для него поистине не существует соответствующего имени; если же нужно его наименовать, обычно именуется
Единым… оно трудно познаваемо, оно познается преимущественно чрез порождаемую им сущность (ουσία); ум ведет к сущности, и его природа такова, что она
есть источник наилучшего и сила, породившая сущее, но пребывающая в себе и не уменьшающаяся и не сущая в происходящем от нее; по отношению к таковому мы по необходимости называем его
единым, чтобы обозначить для себя неделимую его природу и желая привести к единству (ένοΰν) душу, но употребляем выражение: «
единое и неделимое» не так, как мы говорим о символе и единице, ибо единица в этом смысле
есть начало количества (ποσού άρχαί), какового не существовало бы, если бы вперед не существовала сущность и то, что предшествует сущности.
Если нечто должно
быть вполне самоудовлетворено, то оно должно
быть единым, именно не испытывать нужды ни в отношении себя самого, ни в отношении другого.
Все то, что зовется нуждающимся в благе, нуждается и в поддерживающем, следовательно,
единое не
есть и благо.
Так как тогда
было не два, но созерцающий и созерцаемое
были едино, как будто это
было не созерцаемое, но соединенное, то тот, кто, соединяясь с тем, становился
единым с ним, вспоминая об этом, имеет в себе образ того.
Но то
было само
единым, не имея никакого различия ни в себе, ни с другим, ибо ничто не двигалось в нем, никакая похоть (θυμός), никакое желание чего-либо иного не
было по его восхождении (τω άναβεβηκοτι), так же, как никакое понятие, никакая мысль, вообще не он сам, если можно так выразиться.
890, A: «το ον και αγαθού κρεϊττον εστί καί ενός είλικρενέστερον καί μονάδος άρχεγονώτερον» (Сущее лучше блага, чище
единого и изначальное монады).]; его нельзя, наконец, назвать и жизнью, он больше и выше, чем жизнь, он
есть вечный и неиссякаемый источник жизни» [De Profug.
Он не имеет в себе ничего большего или низшего, но
есть — с какой угодно стороны — μονάς и, так сказать, ένας [Неделимое…
единое (греч.).]… сложностью до некоторой степени ограничивалась бы и нарушалась бы простота божественной природы» [Ibid, § 6.].
Божество по благодати открывается человеку в меру способности отдельного духа, но сама «пресущественная беспредельность лежит выше сущности (трансцендентна ей); выше умов превышающее ум единство; недоступно всякому рассуждению
единое, превосходящее рассуждение; неизреченное для всякого слова благо превыше слова; единство, единящее всякое единство, и пресущественная сущность, и ум, недоступный уму, и слово неизрекаемое, бессловность, безразумность и безымянность, не соответствующая ничему из сущего; виновное в бытии всего, само не
будучи сущим, как трансцендентное всякой сущности» (ib.).
Рассуждая же в восходящем направлении (ανιόντες), скажем, что она не
есть душа, или ум, не имеет ни фантазии, ни представления, ни слова, ни разумения; не высказывается и не мыслится; не
есть число, или строй, или величина, или малость, или равенство, или неравенство, или сходство, или несходство; она не стоит и не движется, не покоится и не имеет силы, не
есть сила или свет; не живет и не
есть жизнь; не сущность, не вечность и не время; не может
быть доступна мышлению; не ведение, не истина; не царство и не мудрость; не
единое, не единство (ένότης), не божество, не благость, не дух, как мы понимаем; не отцовство, не сыновство, вообще ничто из ведомого нам или другим сущего, не
есть что-либо из не сущего или сущего, и сущее не знает ее как такового (ουδέ τα οντά γινώσκει αυτόν ή αΰθή εστίν), и она не знает сущего как такового; и она не имеет слова (ουδέ λόγος αυτής εστίν), ни имени, ни знания; ни тьма, ни свет; ни заблуждение, ни истина; вообще не
есть ни утверждение (θέσις), ни отрицание (αφαίρεσις); делая относительно нее положительные и отрицательные высказывания (των μετ αύτη'ν θέσεις καί οίραιρε'σεις ποιούντες), мы не полагаем и не отрицаем ее самой; ибо совершенная
единая причина выше всякого положения, и начало, превосходящее совершенно отрешенное от всего (абсолютное) и для всего недоступное, остается превыше всякого отрицания» (καί υπέρ πασαν αφαίρεσιν ή υπεροχή των πάντων απλώς οίπολελυμένου και έιε' κείνα των όλων) (de mystica theologia, cap.
Единое, вселикое, безусловное НЕ, — абсолютное НЕ, — таково содержание отрицательного (апофатического) богословия Дионисия Ареопагита. И несмотря на явную близость с неоплатонизмом, он идет дальше и судит радикальней Плотина. Ибо, как мы уже знаем, Плотин, идя апофатическим путем, все еще оставляет понятие
единого как определение абсолютного, между тем у Дионисия, в апофатическом аспекте, оно не
есть ни
единое, ни единство, но
есть полное и окончательное НЕ-кто и НЕ-что.
Этим поставлен
был и более общий вопрос: существует ли несозданная, следовательно, вечная божественная энергия, которою Бог открывается людям,
единая, но многообразная и многоликая, нераздельная, но разделяющаяся для приобщающихся ее благодатному воздействию, или же Бог непосредственно открывается людям, употребляя для этого тварные, во времени созидаемые средства?
Энергия
есть Божество, целое и
единое в каждом луче своем, Божество действующее, открывающееся ad extra.
Как бесконечность, рассматриваемая как таковая, Бог не
есть ни
единое, ни множественное, с точки зрения отрицательной теологии мы находим в Боге не что иное, как бесконечность…
Справедливо говорит поэтому Гермес Трисмегист: так как Бог
есть целокупность вещей (unuversitas rerum), Он не имеет особого имени, ибо нужно
было бы или называть Бога всяким именем, ибо Он в простоте своей объемлет в себе целокупность вещей, потому имя, собственно свойственное Богу, должно
быть переведено: один и все (unus et omnia), или лучше: все в
едином (omnia uniter)…
Не существует, стало
быть, такого глаза, который мог бы приблизиться к этому всевысочайшему свету и этой всеглубочайшей бездне или найти доступ к ней» [Ср. перевод М. А. Дынника: Бруно Дж. О причине, начале и
едином.
Он исходит из противопоставления совершенного и несовершенного или же тварного бытия: первое
есть единое, обнимающее в себе все, в нем нет дробности и обособления, второе же/ является как нечто, то или это.
Что
было раньше: там Он, здесь ты, — теперь сольется в
единое мы, где ты, там Они — Его познаешь ты вечным смыслом: безымянное ничто, несотворенное «есмь», ein namenloses Nichts, ein ungeworderies «Bin» [Meister Eckeharts Schriften und Predigten, übersetzt und hrsg. von H. Bütner (Diederichs).
Это
есть то ничто, о котором говорит св. Дионисий, что Бог не
есть все то, что можно назвать, понять или охватить: дух при этом совершенно оставляется. И если бы Бог захотел при этом его совершенно уничтожить, и если бы он мог при этом вполне уничтожиться, он сделал бы это из любви к ничто и потому, что он слился с ним, ибо он не знает ничего, не любит ничего, не вкушает ничего, кроме
единого» [Vom eignen Nichts, Tauler's Predigten. Bd. I, 211.].
Он
есть безосновность (Ungrund) и основа всех сущностей, вечное
единое, ибо Он не
есть ни место, ни основа» [Claassen.
Он
есть Ничто и Все, и
есть единая воля; ни свет, ни мрак, ни любовь, ни гнев, ни вечное
единое.
«Если я размышляю, что
есть Бог, то говорю: Он
есть единое, а по отношению к твари вечное Ничто.
Он
есть воля безосновности (des Ungrundes), Он
есть единое лишь в себе самом и от века рождает в себе лишь самого себя.
Он
есть ни свет, ни мрак; ни любовь, ни гнев, но вечное
единое, потому говорит Моисей...
Господь
есть единый Бог (Второз. 6:4).
§ 4. Та же самая неименуемая, неприродная и нетварная воля, которая
есть лишь
единая и не имеет ни перед собой, ни за собой ничего, которая в себе самой
есть только
единое, которая в качестве ничто
есть и все, которая зовется и
есть единый Бог, объемлет и находит себя в себе, и из Бога рождает Бога.
История мысли подчеркнула, однако, скорее второе понимание — в духе эманативного монизма (так преломилось это учение, напр., у Я. Беме;
быть может, в нем же следует искать прототип учения Спинозы об
единой субстанции, существующей во многих модусах и атрибутах).
В Ничто родится все, и в этом смысле оно
есть все в его единстве, εν και παν [
Единое и все (греч.).].
Единое абсолютное, Εν, одновременно оказывается в нем и трансцендентным, и имманентным миру, мир же
есть сумерки абсолютного, которые сгущаются тем больше, чем глубже он погружается в свое бытие.
Зачем и почему происходит эта эманация мира из
единого Ничто, на это не может
быть ответа, и не находим его мы и в учении Плотина: мир происходит потому, что вода не может не изливаться из переполненного сосуда, а созревший плод не отваливаться от ветки, но в то же время мир является у Плотина местом для исправления и вразумления душ, отяжелевающих и испадающих из лона абсолютного.
Все эти четыре вида природы
суть лишь разные аспекты, моменты или положения
единой природы: все
есть одно, и все
есть Бог; поэтому метафизика Эриугены принципиально сближается с учением Плотина об отношении
Единого и мира.
Все, что
есть в Божестве,
есть Единое, о котором ничего нельзя говорить.
В этом смысле следует понимать, когда говорится, что в душе
есть еще несовершенство, пока «она созерцает Бога, насколько Он
есть троица» (1,163); совершенство наступает лишь при созерцании «schlechthin Eine», «ungestaltete Wesen der göttlichen Persönlichkeit» [Совершенно
единое, бесформенная сущность божественной личности (нем.).] (ib.).
«Таким образом, следует думать о Боге, что он вводит свою волю в знание (Scienz) к природе, дабы его сила открывалась в свете и могуществе и становилась царством радости: ибо, если бы в вечном
Едином не возникала природа, все
было бы тихо: но природа вводит себя в мучительность, чувствительность и ощутительность, дабы подвиглась вечная тишина, и силы прозвучали в слове…
Ибо если бы Он хотел в себе самом многого, то Он
был бы должен
быть недостаточно всемогущим, чтобы осуществить это; потому и в себе самом Он не может хотеть ничего, как только самого себя, ибо чего Он хотел от вечности, так это
есть Он сам, потому Он
есть единственно
единое, и более ничто» [IV, 473-^t74, § 2–4.].
Этот троякий дух
есть единая сущность, и здесь он не
есть еще сущность, но вечный разум: первичная чтойность (ein Urständ des Ichts), а вместе и вечная замкнутость.
Особенно темным является вопрос об отношении вечности к времени, к чему постоянно возвращается Беме [«Бог стоит во времени, а время в Боге, одно не
есть другое, но выходит из
единого вечного первоисточника» (IV, 295, 14).
Духовный источник мироутверждения заключается в обращенности духа ко многому и отвращенности от Божественного
единого ничто [Эта жизнь (тварности и раздора) должна прийти в ничто… таким образом в той же жизни, в какой я ощущаю свою яйность (Ichheit), грех и смерть; она должна сойти в ничто, ибо в жизни, каковая
есть Бог во мне, я враждебен смерт и и греху; и по жизни, которая
есть еще в моей яйности, я чужд ничто как Божеств» (dem Nichts als der Gottheit) (IV, 359, § 63).
Если скажем, что бытие, т. е. относительное во всей множественности своей,
есть совокупность модусов Абсолютного, т. е. что Абсолютное имеет в себе относительное, как модусы (учение Спинозы [Модус (в системе Спинозы) — единичное проявление
единой и единственной субстанции.